Афганские былинки. Война и мир. Андрей Юрьевич Грачёв

потянуло!

      – Какой садюга вино в кишлаке разлил?

      – Дожили, от сухой жизни глюки пошли!..

      И поскольку глюк оказался массовым, то решили разобраться, откуда, но не разобрались, потому что запах был отовсюду. Его источали горы, стены домов и даже арык. А сходить и поискать было нельзя. Сходил на прошлой неделе один, а принесли половину, – лейтенант видел и рассказал. Сапёр за две сгущёнки расчистил пятачок, а за всё захотел ящик, который давно и безнадёжно съели. Да тут ещё Кременцов рассказал, что в ту войну выдавали норму, бесплатно и каждый день. И наступил полный сквозняк. Всех сразила внезапная ностальгия. Было ясно, что война не та. Лежали, постанывали и томились:

      – Господи, и за что нам истязание такое?

      – Ну «Агдам», чистейший «Агдам»!..

      – Застрелюсь, принципиально застрелюсь!

      Поливанов почти рыдал, Самсонов грыз в исступлении сухари и сгрыз всё, что не успели убрать, а Матвиенко рухнул в задумчивости с крыши. Но его, посовещавшись, решили не поднимать, а предложили не рыпаться, а ждать до утра. Матвиенко и не рыпался: лежал себе тихонько, ворочался и вдруг, уже на рассвете, заорал:

      – Нашёл, мужики, нашёл!

      Но поднимать его всё равно не стали, потому что уже и сами нашли. Стояли в изумлении, озарённые солнцем, и в полном потрясении молчали. Никакой садюга вина в кишлаке не разливал, – оно само везде было разлито. Вся земля под ногами была густо усыпана прокисшим, раздавленным виноградом. Сами же его на штурмовке и раздавили, только в спешке не заметили, а теперь заметили, и оказалось – вино. И сразу всё стало ясно: средство от ностальгии висело гроздьями до земли. Осталось только его достать.

      – Кто пойдёт? – спросил осторожно Полосков.

      И наступила тишина. Каждый соображал, во что обойдётся сходить, и понимал, что не рупь-шесят.

      – А чего ходить, когда Мотя там? – сообразил вдруг гениальный Самсон.

      И все радостно загалдели:

      – Точно! Он же с вечера там лежит!

      – Если лежит, значит, можно!

      – Главное – собирать, где упал!

      И весь взвод, свесившись с крыши, взволновано засюсюкал:

      – Мотя, ты как?

      – Ты когда упал, до арыка докатился?.. До самого?.. А потом?..

      – Мотик, мы сейчас, только задание есть.

      И на крыше забурлила бесшумная и сразу повеселевшая жизнь. Мешки соорудили в два счёта. Застегнув на все пуговицы, стянули через головы «хб» и завязали рукава. Вместо верёвки приспособили снятые сапёром растяжки, и работа закипела. Вино давили там, где варили суп и сливали в канистру, для чего вылили из неё воду и потом мучились без неё целый день. Мотю в горячке снова поднять забыли, но к обеду вспомнили, подняли, и он сходу всех обломил:

      – Да вы чё, оно до градуса через неделю дойдёт!

      А недели никакой не было: через трое суток нужно было сдавать позиции. И всем захотелось сбросить Мотю обратно.

      – Разве сахару, – забеспокоился он и опасливо глянул вниз. – И дрожжей.

      На том и постановили, повеселили и снова взялись за дело. Дрожжи