Ребенок его любовницы. Анастасия Тьюдор

жалеешь бывшего муженька или потому что до сих пор испытываешь к нему чувства?

      Я не знаю, что ответить. Открываю рот и теряюсь. Жаль ли мне Руслана? Да, конечно. Люблю ли я его?

      Тоже да.

      Я не сомневалась, подавая на развод. Понимала, что предательство не прощу. Да и, черт возьми, ему и не требовалось мое прощение, верно? Он просто приехал и забрал вещи. Не говоря ни слова, не пытаясь объясниться, не сопротивляясь моему решению.

      Поэтому да, я до сих пор люблю этого человека. И эта любовь причиняет мне нечеловеческую боль, выворачивая наизнанку.

      Но я не питаю надежд, что моя помощь Руслану вернет нашу семью.

      Пытаясь вычленить из этой мысленной каши хоть какой-то приличный ответ, я вздрагиваю, когда слышу пока еще тихий детский плач.

      – Проснулся. Ань, мне нужно идти, – сообщаю подруге. – Вечером созвонимся.

      – Угу, – отвечает она и кладет трубку, но я понимаю, что потом она повторит свой вопрос еще раз.

      Оставив завтрак нетронутым, я иду в зал и приближаюсь к кроватке. Плач становится громче и требовательнее, младенец дергает ручками и ножками, краснеет и морщится. А меня словно парализовало.

      Нужно взять его на руки.

      Успокоить.

      Покормить.

      В голове выстраивается четкий алгоритм действий. У меня есть опыт, разница с младшим братом почти четырнадцать лет. Я помогала маме и знаю, как вести себя с новорожденными, но…

      Тело отказывается слушаться. Я сжимаю и разжимаю кулаки, пальцы при этом ощутимо дрожат. Черт, да каждую мышцу сотрясает внутренняя дрожь.

      В груди – холодно.

      Сын Руслана начинает вопить еще требовательнее. Я знаю, что сейчас он ничего не понимает, даже толком не видит меня, но на мгновение мне кажется, что орущий ребенок тянет руки ко мне.

      В груди – пустыня.

      Я не испытываю никаких эмоций. Меня не раздражает плач, мне не жаль его источник, я не хочу брать ребенка на руки, чтобы побыстрее вернуть тишину.

      В груди – вакуум.

      Растерянно моргаю, когда до меня доходит, что все это время я не дышала. Пожалуй, камень подвижнее и живее, чем я в этот момент.

      Я тяну руки к младенцу и… сжимаю похолодевшими пальцами бортик кроватки. Срабатывает маятник, колыбель начинает чуть покачиваться. А во мне вспыхивает желание дернуть эту чертову кроватку на себя и вышвырнуть ее за дверь квартиры.

      В груди – адское пламя.

      Меня опять трясет, только теперь от ненависти. В первую очередь – к самой себе. Усилием воли я разжимаю пальцы и пячусь, пячусь, пячусь… Пока спина не проваливается в дверной проем, и я не оказываюсь в коридоре. Зажмуриваюсь, трясу головой, стараюсь привести себя в чувство, но перед глазами встает алая пелена.

      С грохотом захлопываю дверь. Детский плач становится приглушеннее. Я снова могу дышать, красное зарево гаснет, перед глазами постепенно появляется цветное стекло межкомнатной двери.

      А потом сын Руслана начинает орать во всю мощь своих маленьких легких, а через мгновение к оглушающему плачу присоединяется