Глубина человеческая. Сборник рассказов. Ольга Райкова

какое-то время просто смотрел на меня оттуда. Я смотрела на него. Через несколько минут он взял, кажется, карандаш (с моего места мне было плохо видно) и начал рисовать. Что ж, у меня было время поразмыслить над ситуацией.

      Хотелось мыслить здраво, хоть это было и не просто, поэтому первое, в чем я себе призналась – на хороший финал рассчитывать не стоит. Пока не понятно, включал ли полный план моего тюремщика еще какие-то промежуточные стадии, кроме рисования портретов (изнасилование, пытки?), но в конечной точке я не сомневалась – он меня убьет. Я прочла достаточно триллеров. Просто осилить его и сбежать мне не удастся – это мысль номер два. И три – написание картины займет время, которое мне нужно будет потратить на изучение возможностей.

      Не то, чтобы такие размышления сильно меня успокоили, но я с удивлением отметила, что, как минимум, не впадаю в панику и в состоянии рассуждать. А вот мой противник здравомыслием в текущий период своей жизни вряд ли отличался. Поставила за здравомыслие пять очков Гриффиндору, то есть себе.

      Художник (теперь я дала ему и второе имя) рисовал до утра, а я, кажется, задремала. В какой-то момент в полусне я чувствовала, что он развязывает меня, переносит на кровать, но сил сопротивляться у меня не было, да и смысла в этом все еще было не много.

      Проснулась я с одной рукой, привязанной бечевкой к дужке спинки кровати. Веревка была достаточно длинной, чтобы я могла сесть, но не встать. Я села, по-турецки скрестив ноги, и осмотрела комнату. Новая реальность моего существования при дневном свете, приглушенном все еще закрытыми шторами, начала заново проявляться в моем сознании. Кресло и мольберт стояли на своих местах – их мне было видно через открытую дверь спальни. Картина тоже была там, но не видана мне. Хотелось в туалет, но пока не сильно. Ради интереса я попытала счастье с узлами на веревке – ожидаемо безрезультатно. Мой тюремщик подготовился.

      Только я заново растянулась на кровати в абстрактных мыслях о бессмысленности моих вчерашних предосторожностей с ключами, как раздался стук в ту дверь, что вела ко мне изнутри дома, и затем – шаги по лестнице. Художник выглядел чуть лучше: вымыл волосы и завязал их в аккуратный гладкий хвост, лицо немного посвежело, краснота глаз спала. Он аккуратно перочинным ножом срезал веревку с моего запястья, оставив болтаться на дужке кровати и жестом, даже с поклоном, не произнося ни слова и снова не смотря мне в глаза, указал на выход из спальни по направлению к ванной комнате.

      Я почувствовала себя чуть свободнее, взяла нижнее белье и чистую одежду из шкафа, и направилась в ванную, которую тут же заперла на замок. С минуту я прислушивалась, ожидая, не станет ли он вламываться ко мне или требовать оставить дверь незапертой, но ничего такого не происходило, поэтому для начала я осмотрелась в поисках любых предметов, способных помочь мне выбраться. Сходу все казалось бесполезным. Моя безопасная бритва пропала: видимо, несмотря на ночное состояние, кое-что Художник соображал, либо, что более