красивые сандалики девочек, у которых были мамы и папы, наверное, любящие их. Нет, точно любящие их, потому что такие гольфы с бубончиками купит только мама, которая может рассказать на ночь сказку. «Но маме тяжело меня любить, потому что у неё трудная работа и папа. В прошлом певец-опереточник, он так и не мог до сих пор пережить «петуха», пущенного на каком-то важном концерте десять лет назад, вытекающего из этого увольнения из театра по профнепригодности, и вынужденной смены амплуа. Из элитного служащего Мельпомены он превратился в разнорабочего на заводе, со всеми полагающимися для этой категории трудящихся нелучшими характеристиками. Папа Василису любил ещё меньше. Вернее сказать, даже не видел. Он и маму-то замечал лишь тогда, когда что-то от неё было нужно. Его дело – зарабатывать деньги, а по дому пусть крутится жена, на десять лет моложе, изнурённая днём, неудовлетворённая ночью, всегда невесёлая. «Вася, сама себе почитай! – просила мать малышку, которая не знала ещё букв и называя её так, как они с мужем хотели назвать сына. Женского варианта имени девочка не слышала от родителей ни разу. Она брала большую красочную книгу «Русские народные сказки», где была одна тоже про Василису, и послушно шла в «дальний угол» их одиннадцатиметровой комнаты. Больше всего эта белокурая птаха боялась навлечь на себя родительский гнев, поэтому никогда не хныкала, не жаловалась и сама старалась понимать абсолютно всё – от того, как вытирать попу, чтобы не замазать пальчики, до, как менять ватные прокладки при месячных. От бабушки и деда, что жили в пригороде, девочка знала имена главных героев сказок, диалоги припоминала, что не могла вспомнить – сочиняла. Но, конечно, никакие волшебные истории не способны были перенести девочку в сказочный мир, когда спала она на топчане у трубы общего отопления, обмотанной стекловатой, креплёной проволокой. Влажность, жар и колкость от неё при прикосновении вросли под кожу её воспоминаний о детстве.
Позже, когда вместо папы появился отчим, проживающий в добротной квартире в центре этого же города, девочка опровергла материалистическую истину марксистов о том, что не бытие определяет сознание. «Ещё как бытие!». Потому как в просторной, после их клетушки, и светлой, по сравнению с подвалом, квартире, маме также некогда было ласкать доченьку, а все нежные слова доставались дядьке Володьке, красивому, но чужому и пришедшему в жизнь мамы на семь лет позже, чем она, Василиса.
«Научиться навсегда быть счастливой без мужиков!», – закрепляла Яна свою мысль, чертя на руке маленький крестик, чтобы не забыть потом нужное записать. А ещё через время ставила ещё один, чуть побольше, чтобы не забыть, что нужно не забыть записать.
…Николь Романова, распихав новичков по номерам и уладив за день все недовольства прибывших по поводу неприятного запаха в ванной, оторванных обоев, драной шторы, перекошенной дверки шкафа, перегоревшего чайника, розетки, вывернутой из стены бывшими отдыхающими, недостаточно свежим бельём, не очень светлой комнатой, плохо показывающим
