Юрий Милославский, или Русские в 1612 году. Михаил Загоскин

с тобою, добрый человек? – сказал стрелец после минутного общего молчания.

      Незнакомый как будто бы очнулся от сна: провел рукою по глазам, взглянул вокруг себя и прошептал глухим, отрывистым голосом:

      – Тьфу, батюшки! Смотри, пожалуй! никак, я вздремнул!

      – И, верно, тебе померещилось что ни есть страшное? – спросил купец.

      – Да!.. я видел и слышал сатану.

      Купец перекрестился, работники его отодвинулись подалее от незнакомца, и все с каким-то ужасом и нетерпением ожидали продолжения разговора; но проезжий молчал, а купец, казалось, не смел продолжать своих вопросов. В эту минуту послышался на улице конский топот.

      – Чу! – сказал хозяин. – Никак, еще проезжие! Слышишь, жена, Жучка залаяла! ступай посвети.

      Ворота заскрипели, громкий незнакомый лай, на который Жучка отвечала робким ворчаньем, раздался на дворе, и через минуту Юрий вместе с Киршею вошли в избу.

      III

      – Хлеб да соль, добрые люди! – сказал Юрий, помолясь иконам.

      – Милости просим! – отвечал хозяин.

      – Ах, сердечный! – вскричала хозяйка. – Смотри, как тебя занесло снегом! То-то, чай, назябся!

      – А вот отогреемся, – сказал Кирша, помогая Юрию скинуть покрытый снегом охабень.

      – Да это, никак, боярин, – шепнула хозяйка своему мужу.

      Скинув верхнее платье, Юрий остался в малиновом, обшитом галунами полукафтанье; к шелковому кушаку привешена была польская сабля; а через плечо на серебряной цепочке висел длинный турецкий пистолет. Остриженные в кружок темно-русые волосы казались почти черными от противоположности с белизною лица, цветущего юностью и здоровьем; отвага и добродушие блистали в больших голубых глазах его; а улыбка, с которою он повторил свое приветствие, подойдя к столу, выражала такое радушие, что все проезжие, не исключая рыжего земского, привстав, сказали в один голос: «Милости просим, господин честной, милости просим!» – и даже молчаливый незнакомец отодвинулся к окну и предложил ему занять почетное место под образами.

      – Спасибо, добрый человек! – сказал Юрий. – Я больно прозяб и лягу отогреться на печь.

      – Откуда твоя милость? – спросил купец.

      – Из Москвы, хозяин.

      – Из Москвы! А что, господин честной, точно ли правда, что там целовали крест королевичу Владиславу?

      – Правда.

      – Вот тебе и царствующий град! – вскричал стрелец. – Хороши москвичи! По мне бы, уже лучше покориться Димитрию.

      – Покориться? кому? – сказал земский. – Самозванцу?.. Тушинскому вору?..

      – Добро, добро! называй его как хочешь, а все-таки он держится веры православной и не поляк; а этот королевич Владислав, этот еретик…

      – Слушай, товарищ! – сказал Юрий с приметным неудовольствием. – Я до ссор не охотник, так скажу наперед: думай что хочешь о польском королевиче, а вслух не говори.

      – А почему бы так?

      – А потому, что я сам целовал крест королевичу Владиславу и при себе не дам никому ругаться его именем.

      Сожаление