Единственная Джун. Дженнифер Хартманн

на самом деле!

      Бабблз выскальзывают из руки, падая в лужу красного цвета, которая растеклась из дыры в голове моего папы. Рядом с ним лежит пистолет – точно такой же, который я видел в фильмах и телепередачах.

      Мама тоже лежит рядом с ним. У нее что-то обмотано вокруг шеи, из-за чего ее рот открыт, а глаза выпучены. Мне кажется, что это рабочий галстук моего отца.

      Он фиолетовый.

      Я ненавижу фиолетовый. Это самый ужасный цвет, который я когда-либо видел.

      Мама не смотрит на меня, хотя ее глаза открыты. Она безмолвна и неподвижна, как и папа.

      – Мамочка? – едва ли это похоже на мой голос. Он такой высокий и писклявый, слова вязнут в горле, как жевательная конфета Laffy Taffy. Я обхожу отца и реку крови, что растеклась вокруг него, и бросаюсь к маме. Она не двигается. Она не обнимает меня в ответ.

      Она не оберегает меня, как обещала.

      Я рыдаю у нее на груди, умоляя ее проснуться, прошу, чтобы она почитала мне сказки и спела колыбельную. Мне так нужно, чтобы она сказала мне, что это всего лишь плохой сон.

      Здесь через некоторое время меня и находят незнакомые люди, одетые в форму. На их лицах застыл ужас – такой же, как и на лице моего отца, когда он выходил из моей комнаты. Они отрывают меня от мамы, и я дерусь, кричу, плачу; я отчаянно тяну руки, умоляю, пока они выталкивают меня наружу через входную дверь.

      Подальше от нее.

      Подальше от папы.

      Подальше от Бабблза.

      Кто-то заворачивает меня в одеяло, хотя мне не холодно. Мне говорят добрые слова мягким голосом, но я их не слушаю. Подъезжают машины «Скорой помощи» с красно-синими мигалками и ревущими сиренами – они присоединяются к полицейским машинам, выстроившимся вдоль нашей тупиковой улочки. Соседи выходят из домов, в ужасе прижимают ладони ко рту, качают головами и смотрят на меня взглядом, в котором читается любопытство.

      Но только не Тео.

      Его нет дома. Он в больнице с мамой, папой и новорожденным ребенком.

      Вокруг меня разносится шепот, и я пытаюсь разобрать некоторые слова:

      Ох, а-а-а, ах.

      Убийство.

      Самоубийство.

      Он убил ее.

      Бедный ребенок.

      Трагедия.

      Я свешиваюсь через перила у подъездной аллеи, чтобы достать один из проклятых камней, откатившихся от почтового ящика. Беру его в руку и внимательно на него смотрю, проводя большим пальцем по гладким краям.

      Я думаю, папа любил этот камень больше, чем маму.

      Думаю, он любил его больше, чем меня.

      Я сжимаю его в кулаке, глядя в ночное небо, на котором мерцают звезды и кружат загаданные желания. Тогда я понимаю, что, возможно, это я во всем виноват. Может быть, я убил своих родителей. Может быть, я променял их на глупое желание.

      Вот только… у меня нет младшей сестренки.

      У меня никого нет.

      Нижняя губа начинает дрожать, слезы литься рекой.

      Я сжимаю камень.

      Затем ставлю его на место.

      Глава вторая

      «Первое впечатление»

      Брант, 6 лет

      Тетя