Убегая по янтарному берегу. Всеволод Плешков

для тебя должна быть карьера, а уже потом «куча дел». Я поехал, как встретишься с Ритой – дашь знать, – бросил и ушёл.

      Мы остались вдвоём. Мать, не обращая внимание на происходящее, продолжала пить чай, она не сказала отцу ни «удачи», ни «счастливо», ни что-либо ещё, будто он просто вышел в соседнюю комнату и через мгновение вернётся. Послышался хлопок входной двери. Мать и на него не обратила внимание. До сих пор непривычно видеть её столь равнодушной по отношению к супругу, в котором она ещё несколько лет назад души не чаяла.

      – Ты чего не поехала с ним? Вам же обоим в мэрию.

      – Не хочу, вдруг Владу после работы понадобится куда-нибудь отлучиться, тогда мне придётся ехать домой на такси, а я этого не люблю, да и вдруг у меня какие планы появятся…

      – Жаль, хотел попросить у тебя машину, на Сельму добираться общественным транспортом не слишком удобно.

      – Там останавливается электричка.

      – Да, но ближайшая только через полтора часа, а от станции ещё потом, судя по картам, минут пятнадцать идти до офиса. На машине всё ж было б удобней…

      – Ничего страшного, прогуляешься – мать ставит точку.

      – Ну да… ничего страшного, – повторяю за ней и делаю глоток остывшего кофе.

      Всё же мать стала отстранённа не только по отношению к отцу, но и по отношению к жизни. В день встречи, она казалась абсолютно такой же, какой была несколько лет назад: жизнерадостной, энергичной, всегда открытой и искренней. Сейчас это будто тень того человека, мать холодна, неулыбчива и замкнута глубоко в себе. Раньше любой завтрак превращался в обсуждение грядущего дня и заканчивался теплейшими пожеланиями, после которых мы обнимались, а отца она целовала в щёчку. Конечно, чем старше я становился, тем меньше мне нравились подобные нежности. Дошло до того, что мы перестали обниматься вовсе, какое-то время это казалось мне естественным, ведь я рос и постепенно сепарировался от родителей, однако, когда я заметил, что и отца мать обнимать перестала, принятие сменилось удивлением и непониманием. После всё короче становились и разговоры, мама с затевала их с прежним задором, однако ни я, ни отец её рвения не разделяли, что, понимаю только сейчас, ранило её до глубины души, но она не сдавалась и продолжала попытки сохранить ту теплоту и искренность, что должна царить у семейного очага. К сожалению, силы конечны у всех. Восемнадцатилетним я сидел за столом в тишине, а по окончанию трапезы молча уходил в свою комнату, иногда раньше отца, иногда позже тем самым становясь свидетелем его молчаливого ухода.

      – Мам, – попытка нарушить многолетнюю тишину, – почему я вообще должен этим всем заниматься? Почему я должен ехать в этот избирательный штаб, почему должен продолжать ненавистную мне учёбу, почему в конце концов должен вариться в политике?

      Она смотрит на меня, затем опускает голубые глаза, снова смотрит на меня, складывает руки в замок и говорит:

      – Потому что это твоя обязанность. Тебе нужно в этой жизни стать кем-то и политика –