Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом. Пелам Гренвилл Вудхаус

тебе и лимужин! Шмех один: кого ни возьми, штроят иж шебя роковых крашоток с дюжиной миллионеров на крючке.

      Вот и Мэй такая же – ведь хорошая была бы девчонка, не веди она шебя, как цаца из «Мулен Руж»! Притом беж ума от жениха швоего, и не нужны ей все нью-йоркшкие миллионеры, хоть на блюдечке их подай. Выйдет замуж, как только тот шкопит на мебель, шнимет жилье где-нибудь в Гарлеме, будет хлопотать на кухне и детишек нянчить, как примерная домохожяйка. А пока… Начиталашь, видать, любовных романов и решила, что театральной актрише иначе не приштало.

      – Надо же, – покачала головой Джилл, – я б сама ни за что не догадалась. Приняла лимузин за чистую монету!

      Во взгляде подружки мелькнуло любопытство. Джилл была загадкой, и другие хористки частенько обсуждали ее между собой.

      – Это твое первое шоу, да?

      – Первое, – кивнула Джилл.

      – Пошлушай, а что ты вообще делаешь в кордебалете?

      – По большей части терплю упреки мистера Миллера.

      – Ха, «упреки»! Шкорее уж выволочки, ежели по-нашему.

      – Я почти всю жизнь провела в Англии, трудно так сразу заговорить по-американски.

      – Так и жнала, что ты англичанка. У тебя такой же выговор, как у парня в роли фата в нашем шоу. Шлушай, а как ты вообще попала в театр?

      – Ну… – замялась Джилл, – а ты сама как? А остальные?

      – Шо мной-то понятно, я тут швоя, вше ходы и выходы жнаю. Можно шкажать, родом иж шоу-бижнеша. Обе шештры тут выштупают, брат в одной калифорнийшкой труппе, а папа – один иж лучших комиков в бурлешке! А по тебе любой шкажет, что чужая. Жачем тебе в хориштки?

      – Так уж вышло… Денег нет, а никак иначе я заработать не могу.

      – Что, правда?

      – Правда.

      – Шкверные дела… – Круглые глаза Ангелочка задержались на лице собеседницы. – А жамуж не хочешь выйти?

      – Так не зовет никто! – рассмеялась Джилл.

      – Кое-кто пожовет, к гадалке не ходи. Ежели порядочный, конечно, а я думаю, так и ешть. Обычно это сражу видно, и, шпорю на что угодно, у нашего приятеля Пилкингтона уже и лиценжия на брак в кармане, и колечко заказано.

      – У Пилкингтона?! – Джилл вытаращила глаза.

      Ей невольно вспомнилось, как во время репетиций, когда девушки отдыхали, наблюдая за солистами на сцене, долговязый Пилкингтон вдруг усаживался рядышком и застенчиво заводил беседу. Неужто влюбился? Ужасно досадно, если так.

      У нее уже был опыт с лондонскими поклонниками, которые, как истые британцы, ни за что не хотели признать поражение, и необходимость охлаждать их пыл радости не доставляла. Доброму сердцу Джилл претила чужая боль, а страдания отвергнутых представителей мужского пола, вечно попадавшихся на глаза с несчастным видом, действовали на нервы.

      Как-то раз она гостила в Уэльсе, где беспрерывно лил дождь и приходилось сидеть дома, а очередная жертва любви то и дело подстерегала за углом и заводила все ту же песню, начиная свои мольбы словами: «Послушайте, я, знаете ли…» Хотелось надеяться, что Отис Пилкингтон не собирается начинать