Данте. Дмитрий Мережковский

кровь моя оледенела в жилах:

      Я древнюю любовь мою узнал!»

      Но не было Виргилия со мной,

      Ушел отец сладчайший мой, Виргилий...

      И даже светлый рай не помешал

      Слезам облить мои сухие щеки

      И потемнеть от них лицу. – «О, Данте,

      О том, что нет Виргилия с тобой,

      Не плачь, – сейчас ты о другом заплачешь!»

      Она сказала, и, хотя не видел

      Ее лица, по голосу я понял,

      Что говорит она, как тот, кто подавляет

      Свой гнев, чтоб волю дать ему потом[18].

      «Гнев» – «презренье», «жестокость», «явленное в ней презренье и жестокость замыкают уста мои».

      Вдруг Ангелы запели.

      «Зачем его казнишь ты так жестоко?» —

      Послышалось мне в этой тихой песне[19].

      Но Беатриче не слышит песни и продолжает казнить – обличать его.

      ...Каждым словом

      Вонзая в сердце острие ножа,

      Чей даже край его так больно резал...[20]

      ...«Что, – больно слушать?

      Так подыми же бороду, в глаза

      Мне посмотри, – еще больнее будет!» —

      Она сказала. Налетевшей буре

      Когда она дубы с корнями рвет,

      Противится из них крепчайший меньше,

      Чем я, когда к ней подымал лицо

      И чувствовал, какой был яд насмешки в том,

      Что «бородою» назвала она

      Лицо мое[21].

      «Яд насмешки», il velen de l’argomento; ядом этим отравлен в сердце «вонзаемый нож».

      В эту минуту, мог бы он вспомнить здесь, на небе, как там, на земле, в доме новобрачной, «смеялась эта Благороднейшая Дама» над ним, вместе с другими дамами; тем же «ядом» отравляла нож, «вонзаемый в сердце». «Если бы знала она чувства мои, то пожалела бы меня?» Нет, не пожалела бы, потому что любила, а любовь сильнее жалости. Этого тогда не понял он, – понял теперь, когда уже поздно.

      ...Суровой,

      Как сыну провинившемуся – мать,

      Она казалась мне, когда я ощутил

      Вкус горькой жалости в ее любви[22].

      Горькою кажется жалость тому, кто познал сладость любви. Он и это почувствует, когда уже будет поздно и когда вся глубина любви его осветится страшным светом смерти.

      ...Верный путь

      Тебе указан был моею смертью:

      Не мог найти в природе и в искусстве

      Ты ничего, по высоте блаженства,

      Подобного моим прекрасным членам,

      Рассыпавшимся ныне в тлен и прах[23].

      О смертном теле своем как будто жалеет бессмертная: в этом опять Беатриче Небесная подобна сестре своей, земной и подземной, – Франческе:

      Любовь, что благородным сердцем рано

      Овладевает, овладела им

      К недолговечной прелести моей,

      Так у меня похищенной жестоко,

      Что все еще о том мне вспомнить больно...

      В эту минуту Данте чувствует, может быть, что не она к нему была «безжалостна», а он – к ней.

      Как только что я эту жизнь на ту

      Переменила,