Родная речь. Уроки изящной словесности. Петр Вайль

не только клеймо официального безумия. Схожи их наблюдения над жизнью и сделанные выводы, и даже монологи и реплики находятся в стилевом соответствии. “Распалась связь времен” – по-русски это вышло чуть многословнее:

      И точно, начал свет глупеть,

      Сказать вы можете, вздохнувши;

      Как посравнить да посмотреть

      Век нынешний и век минувший…

      Полтора ученых века вставляли Чацкого в привычную шкалу ценностей, не важно – с каким знаком. Подвижник святого дела – значит, борец. Если болтун – значит, предатель святого дела. Опять-таки не важно, какое именно дело имеется в виду: что-то важное, благородное, нужное.

      Полтора школьных века заучивали общественно полезные монологи: о помещике, обменявшем крепостных на собак; о Максиме Петровиче, упавшем наземь перед императрицей; о французике из Бордо и французско-нижегородском говоре. За всей этой социальной яростью потерялся истинный, свой, голос героя.

      Ну вот и день прошел и с ним

      Все призраки, весь чад и дым

      Надежд, которые мне душу наполняли.

      Чего я ждал? что думал здесь найти?

      Где прелесть этих встреч? участье в ком живое?

      Крик! радость! обнялись! Пустое.

      В повозке так-то на пути,

      Необозримою равниной, сидя праздно,

      Все что-то видно впереди

      Светло, синё, разнообразно.

      И едешь час, и два, день целый; вот резво́

      Домчались к отдыху; ночлег: куда ни взглянешь,

      Все та же гладь, и степь, и пусто, и мертво…

      Досадно, мочи нет, чем больше думать станешь.

      Кто произнес эти страшные, безнадежные слова, эти сбивчивые строки – одни из самых трогательных и лиричных в русской поэзии? Все он же – Александр Андреич Чацкий, российский Гамлет.

      Здесь гладкопись “Горя от ума” начисто исчезает, и ловкий четырехстопный ямб переходит в пяти-, а затем и в тяжеловесный шестистопный. Это нестройное мышление истинно трагического героя.

      Это шекспировский тупик умного, несчастного, глубоко и тонко чувствующего человека. Просто время иное, да и жанр другой. Потому рядом не обреченная Офелия, а ветреная Софья (“не то блядь, не то московская кузина”, по Пушкину). И противник – не Лаэрт с отравленной шпагой, а Молчалин с бумагами. И после главных слов появляется не кающаяся мать, а балагур Репетилов.

      Карнавально, по-меркуциевски начав, Чацкий избежал его смертельного исхода – хотя мог и не избежать: дуэли были в ходу, и был же ранен на дуэли с Якубовичем сам Грибоедов. Однако “Горе от ума” – комедия, стрельба тут неуместна. Но конец Чацкого так же трагичен, как конец Гамлета, до которого не успел вырасти Меркуцио. Чацкий, конечно, остается жив и куда-то благополучно уезжает в карете. Но это и есть гибель – исчезновение со сцены. В конце концов, куда унесли Гамлета четыре капитана? За кулисы.

      Но в соответствии с гражданским подходом к литературе закулисное