Отсроченный платёж. Макс Гаврилов

раскачивалась и смотрела куда-то в пустоту. С минуту она пребывала в каком-то странном, совершенно отрешённом состоянии, потом вдруг сказала негромко:

      – Твой отец умер.

      Дальше Рощин узнал, что его отец, Роговицкий Константин Витальевич, неделю назад скончался от рака лёгких в городе Санкт-Петербурге в возрасте сорока пяти лет. В тот вечер мама рассказала ему всё. Как в январе 1981 года отец приезжал в их городок с иностранной делегацией по обмену сельскохозяйственным опытом. Как её прикрепили переводчицей к этой делегации, как ей понравился Костя, такой образованный, молодой, интересный и так не похожий на тех мужчин, которых она знала раньше. Всего неделю. Именно столько длилось мамино счастье, и именно столько было времени у Любви, чтобы вспыхнуть и зажечься в груди молодой ещё тогда девушки и не угасать в сорокатрехлетней женщине, которая рассказывала ему теперь о ней. То, что мама до сих пор любила отца, в этом Рощин не сомневался, ни тогда, ни сейчас. Мама старалась рассказывать о нём буднично, но он видел тот самый огонёк на самом дне её глаз… Тот огонёк, который дано нести через жизнь не всем, но если он затеплился, то человек как бы светится, отогревается изнутри и жизнь его наполняется многими смыслами.

      Через неделю отец уехал. Он уехал не просто из их городка, он уехал из её жизни. А ещё через девять месяцев родился он, Павел Константинович Рощин. Мама дала ему свою фамилию. А ещё цвет глаз, длинные ресницы и характер. От отца же теперь, после его смерти, осталась большая квартира в Питере, о чём им в письме и сообщал нотариус. Копия завещания прилагалась к письму в конверте.

      Рощин встал, засунул руки в карманы брюк и, погружённый в воспоминания, медленно пошёл вдоль длинного стола. Кабинет был обставлен с присущим хозяину аскетизмом. Здесь не было ни роскошного глобуса-бара, ни хьюмидора с дорогущими кубинскими сигарами, ни предметов живописи в безвкусных, отливающих золотом рамах как у Знаменского, ни кожаной мебели, ни коллекции холодного оружия, ни комнатного фонтана, купленного в Португалии за какие-то немыслимые деньги, как у Шатова. Рощин сам спроектировал мебель для своего кабинета, сам занимался его дизайном. Все конструкции здесь были подчинены функциональности и практицизму, помещение просто кричало о характере его владельца. Светлый ламинат на полу, монохромная, чёрно-белая поверхность фасадов и столешницы, хромовые каркасы стульев, стеклянные полки на стенах, густо заставленные техническими справочниками на английском языке. Поверх полок висела большая чёрная рамка, внутри которой на белом фоне была выведена надпись на иврите:

      וזה יעבור

      На вопрос, что она означает, Рощин отшучивался, что сам не знает, ему просто понравилась её визуализация.

      Стена, располагавшаяся напротив двери, была огромным витражным окном, у которого стоял письменный стол Рощина и единственный, пожалуй, предмет роскоши – изготовленное на заказ глубокое анатомическое кресло. Он очень много времени проводил за компьютером, и роскошь эта была вынужденной.