Искатели сокровищ. Алик Затируха

довольствие».

      Вот и стал, таким образом, Петька сыном горкома. И началась с тех пор ежедневная борьба двух начал – судьбы-злодейки и партнакачки.

      – Супротив наследственности ни одной партнакачке не устоять, – заранее предсказывал результат этой борьбы Моня.

      – Ну, не скажи! – тут же встал на защиту партнакачки Вася. – Если правильно, тактично поставить воспитательную работу, если быть упорным и последовательным…

      Как обычно, ни один из них не уступил своей позиции. Продолжить изложение «Детства Пети» я смог только после очередной перебранки худрука и комиссара.

      – Не буду, друзья, утомлять вас всеми перипетиями моего творения. Упомяну только вот что: за время своего пребывания в детсаде Петька своровал и продал барыгам намного больше крупы и сахара, чем даже заведующая детсадовской столовой. А играть с ним в «свару» на деньги отказывался даже дворник детсада, потому что у сына горкома в горшке всегда был припрятан козырный туз…

      Сочинил я эту часть своей поэмки и призадумался: что делать? Выдерживать ее в столе, пока пишутся другие части? Так бы и надо поступить. Нет же, авторская гордыня и тщеславие нашептывают: «Выпусти-ка своего Петьку в народ. Как он примет твоего героя?» Поддался я этому искушению. Самиздатом напечатал десятка два экземпляров – и в народ их.

      Понятное дело, наступил день, когда меня вызывают «куда положено». Прихожу. Интеллигентный дяденька в штатском. В руках у него мое творение, на лице – печаль. «Неужели, товарищ Затируха, вы в самом деле считаете, что вирши, которые вышли из-под вашего бойкого пера, можно назвать настоящей поэзией?» «Вирши» он произнес таким тоном, каким врач говорит невежде-пациенту о мерзкой глисте, которую тот принимает за целительную пиявку. «Однако, моя поэмка читается и, насколько я знаю, даже находит отклик», – дерзко отвечаю я. «Сортирная писанина тоже читается и тоже находит отклик, – назидательно говорит он. – Вопрос: кем и у кого? Народ, гражданин Затируха, такую, с позволения сказать, поэзию, как ваша, и на дух не примет!»

      Теперь я понимаю, что это была наживка, и я клюнул на нее. Народ, говорю, у нас не дурак, он разберется. Дай только ему трибуну – он еще похлеще меня выскажется. «Пожалуйста, дадим. Устроить народное обсуждение вашей поэмы?» – спрашивает он меня. «Устройте! – заносчиво отвечаю я. – Вот только, прошу прощения за капризы, – народ этот будет от станка и орала или сплошь бойцы невидимого фронта?» – «Будет самая что ни на есть рабочая косточка», – заверяет он меня.

      – Какие либеральные нравы царили в городе Н, – завистливо сказал Моня. – Вместо закрытого военного трибунала – открытое народное обсуждение…

      – Далеко не каждый город Н. имеет своего поэта-отщепенца, – объяснял я этот либерализм. – Такую диковинку и поберечь можно до поры до времени. Чтобы при удобном случае на его примере показать, как невыгодно быть поэтом-отщепенцем в обществе развитого социализма…