Без пяти минут полдень. Ольга Васильевна Ярмакова

голова которой служила пьедесталом для клети, ни разу не распахнула молочных век, цвет глаз так и оставался загадкой. Спросить же о них было как-то неловко.

      – Могу ли я вам откровенно излить душу? – неожиданно дама с клетчатой короной поддалась вперёд, кенар замахал крылышками, но удержался на раскачавшейся жёрдочке. – В этом зале меня никто не понимает. Совершенно никто.

      – Ну конечно, мы же рабочий класс – жёлтая кость, не то, что некоторые, – проворчал позади шушукавшихся мрачный мужской голос, молодой, с хрипотцой.

      Калерия обернулась. На противоположной стене на тросах висел портрет рабочего, ткача. На тёмном фоне чёткими мазками значилась голова на крепкой шее, да частично проступали плечи. Красивое мужественное лицо, правда, глаза какие-то грустные, задумчивые.

      – Снова вы! – разражено воскликнула Девушка, явно обращаясь к молодому Ткачу. – Между прочим, неприлично встревать в чужой разговор.

      – Между прочим, ты тут, гражданка, не одна висишь, – назидательно констатировал Ткач. – Здесь рабочий класс представлен. А ты тут по ошибке. Артисточка!

      – Что?! Да я работник театра, между прочим. Ведущая актриса, да-да. Да спектакли с моим участием удостаивал вниманием сам Председатель Совета народных комиссаров СССР!

      – Вот актриса! – не поверив весомому аргументу, буркнул мужской портрет рабочего. – Я сейчас тоже могу много чего сказать. Но не буду, потому что не вру.

      – И я не вру! – в ужасе от неверия и что её обвиняют во лжи, Девушка обратилась к доверенному собеседнику – Говорящей. – Калерия, вы-то хоть мне верите? Он действительно посещал спектакли с моим участием, и аплодировал стоя, когда падал занавес! Ей богу!

      – Эй! Бога тут не примешивай, – перебил обидчивую оппонентку Ткач. – Ты ж в стране какой? В стране пролетариата! Нету никаких богов: их всех за компанию с попами свергли и сожгли.

      – Господа, а давайте не будем о религии и театрах, – раздался другой мужской голос, мягкий, тягучий. – Есть столько вещей на свете, о которых говорить и приятно, и не опасно.

      Калерия невольно направила взгляд на восточную стену: этот портрет многих не оставлял равнодушными. С коричневатого фона взирал франтоватый подтянутый молодой мужчина в очках. На голове элегантно сидела шляпа с щёгольским заломом, шею облегало кашне оливкового оттенка. А взгляд! Ничего подобного и шикарнее этого Лерия не встречала. Щепоть снисхождения, горсть вальяжности и полутон иронии в глубине тёмных проницательных глаз. И при всём этом столько тактичности и интеллигентности.

      – О! Кто к нам присоединился! Гражданин Художник собственной персоной, – оживился Ткач, Калерия тут же усомнилась: в хорошую ли сторону? – И о чём же ты предлагаешь гутарить? О твоёй мазне?

      – Зря вы так, – выступила в защиту художника, подписанного как автопортрет Р. Фалька, Девушка. – Нас с вами, между прочим, изобразили художники. Если бы не они, нас бы тут не было.

      – Сударыня, вы совершенно правы, – мягко откликнулся Автопортрет. Его губы благодарно