Пепел Нетесаного трона. На руинах империи. Брайан Стейвли

Гвенна. – Так вот откуда этот бред про птиц в самой жопе Менкидока?

      Она всю жизнь полагалась на свою ярость как на тайное оружие, не подводившее, даже когда иссякнут заряды и клинки. Но теперь, потянувшись к ней, ощутила, что оружие выскальзывает из рук. Она еще сумела пустить в Киля стрелу сарказма, но голос дал трещину.

      – Отчасти, – не смутившись ее насмешкой, ответил историк.

      И тут она осознала одну его странность – у него не было запаха. Вернее, не так. От него пахло всем, чем полагалось пахнуть историку: чернилами, пылью, клеем и затхлостью древних страниц – но больше ничем. В нем не было надежд. Не было страха. Не было нетерпения. Ни душка похоти, жадности, предвкушения, отвращения… ничего. С тех пор как выпила яйцо сларна, она привыкла чуять чужие эмоции, и от их отсутствия по коже поползли мурашки. Даже кеттрал не лишены чувств, просто крепко держат их в узде. Чувства есть у всех, кроме…

      – Вы монах? – спросила она.

      Адер шевельнулась. Почти неуловимое движение, но Гвенна распознавала угрозу в то же мгновение.

      Киль же только приподнял бровь:

      – Почему вы спрашиваете?

      – Ее брат… – Гвенна кивнула на императора. – Каден. Прошел выучку у монахов. Вы мне его напомнили.

      На самом деле Киль ничем не напоминал Кадена. У Кадена глаза горели так же, как у сестры. Он был молод и силен, а Киль сто раз переломан. Гвенна в те времена сама была моложе и еще не освоилась со своими новыми способностями, но помнила необычный запах Кадена, как будто под его балахоном не было человека. В огне его глаз не было тепла. И с Килем то же самое, только… в большей степени. Словно перед ней статуя.

      – Тонкое наблюдение, – кивнул историк. – Я провел некоторое… значительное время в ордене, родственном ордену Кадена.

      – Странное место для историка – на окраине всего на свете.

      – Центр определяется расположением краев.

      – Как эту хрень ни понимай.

      Киль рассмеялся. Самым обыкновенным смехом, какой можно услышать на любой аннурской улице, совершенно непримечательным, совершенно незапоминающимся. Только к обычному смеху прилагается запах, целый ряд запахов: едкий – от насмешки, сладковатый – от волнения, простой дубленый запах подлинной безудержной радости… Запах историка походил на запах книги. И не более того.

      Он кивнул и указал на развернутую перед Адер карту.

      – Возьмем этих кеттралов. Хоть они и находятся на краю света, но в состоянии изменить все.

      – Предполагаемых кеттралов, – напомнила Гвенна. – Кеттралов, от которых, по всей вероятности, остались одни кости, да и те окаменелые. Если все они давным-давно не мигрировали на север…

      Она кинулась навстречу факту, как человек, бегущий в ночи, летит прямиком на каменную стену.

      – Он ошибается, – сказала Гвенна, на что Адер царственно повела бровью. – Ошибка в книге, или в переводе, или в этой сраной карте.

      – Карта, – мягко вставил Киль, – точна.

      – Может, да, а может, и нет. Я знаю одно – кто-то