Луша. Карина Кокрэлл-Ферре

на политинформацию.

      – …рисовала под партой на уроке математики.

      – …и это поведение советской пионерки?

      Снова в трудную минуту Лушка стала Алисой, и в голове зазвучало: «Они думают хором, совсем как насекомые в поезде».

      Учительские голоса и впрямь стали какими-то тоненькими и смешными. И Лушка совершила ужасную ошибку – она улыбнулась.

      Что тут началось!

      – Вы посмотрите, она смеется, ей смешно!

      – Смеется в лицо педколлективу.

      И наконец, самое страшное, от чего мать вздрогнула и уставилась на Лушку уже каким-то невидящим взглядом:

      – Возможно, совету дружины следует пересмотреть членство Речной в пионерской организации…

      – В ленинской пионерской организации!

      И вот тогда губы у матери совершенно слились с сероватой бледностью лица, и она впала в ступор, от которого Лушка уже сейчас, на улице, пыталась ее пробудить, но никак не могла.

      В молчании они с матерью вышли из школы через железные ворота школы. Лушка плелась, низко опустив голову, и была готова к любым подзатыльникам.

      – Мам, ну прости. Я каждый день посуду мыть буду. Честное слово.

      Оттого что мать шла рядом, встревоженно дыша, не говоря ни слова, Лушка поняла, что дело плохо.

      По улице Ленина под желтыми липами спешили прохожие. На тротуаре стояла длинная очередь за виноградом, который продавали из ящиков. Над виноградом летали осы, люди в очереди от них отмахивались и ругались. Луша думала, что вот никому из людей вокруг нет дела до того, какой печальный сегодня день. Вот, например, стоит в очереди носатенькая беременная девушка, она полностью поглощена книгой, обернутой в газету. Какой-то дядька в плаще-болонья несет на почту фанерный посылочный ящик с расплывшимися фиолетовыми буквами адреса и не знает, как тяжело Лушке. Ковыляет хромая старуха в мальчишеском пальто и заячьей ушанке. Едут два набитых битком автобуса и один совершенно пустой. Стайка алкашей-баклажанов курят у черного входа в продуктовый магазин и хохочут хриплым заразительным смехом. И никому нет дела до Лушкиной беды.

      – Ну что ты молчишь? Ну я же сказала, что больше не буду. Ну не молчи.

      Мамка шагала как лунатик.

      Конечно, срочный вызов в школу из-за Лушкиного поведения был сейчас для матери совершенно лишним в ее и без того расхристанном состоянии.

      Еще в августе, вернувшись из пионерского лагеря и открыв дверь своим ключом, Лушка поняла, что все плохо. Мамка спала на незастеленном диване-кровати. Во время рабочего дня. В одежде. В сухой раковине – посуда с присохшей едой. Мусор не выносился неделю, наверное, но водкой в доме не пахло. Мать открыла глаза, увидела Лушку, закрыла их опять, потом опять открыла с недоумением и спросила, что она здесь делает и почему ее отпустили из лагеря раньше времени. Лушка ответила, что сегодня двадцать шестое, лагерь закрылся. Следующий вопрос не оставил у Лушки сомнений в самом худшем: