Мой театр. По страницам дневника. Книга II. Николай Цискаридзе

раз пятнадцать.

      Тогда клака решила использовать старый «дедовский» способ – кляузу, причем очень грубо сработанную. Было видно, что писали ее люди без всякого воображения. В письме, адресованном в Дирекцию Большого театра от имени преданных поклонников балета, они просили оградить их, зрителей, от инвалида Цискаридзе, не способного танцевать. Но театральное руководство оставило послание незамеченным. И не потому, что питало ко мне теплые чувства, а оттого, что билеты на спектакли с моим участием стоили больших денег и разлетались моментально. Как говорит герой С. Филиппова в фильме «Укротительница тигров»: «Каземир Алмазов – это касса!» Деньги в ГАБТе решали всё.

      Неожиданно мне позвонили из Мариинского театра, предложили станцевать с Ирмой Ниорадзе «Манон» К. Макмиллана, роль кавалера де Грие, о которой я мечтал, по которой лил слезы долгие десять лет!

      Петербург, март, небо на носу – самая тяжелая, гнетущая пора. Труппу Мариинки косил грипп. Заново, один, я готовил эту большую, сложную роль. Мне помогала концертмейстер Лида Зверева – дорогой мой человек, замечательный пианист. Она и оказалась на «Манон» моим репетитором. Я танцевал, а Лидочка: «Колечка, тут надо бы повторить, вот здесь было что-то не совсем хорошо…»

      Совместные репетиции с Ирмой не всегда проходили гладко. Она любила долго находиться в зале, сто раз повторять и проверять одно и то же. На «Манон» артисты – исполнители главных ролей традиционно ругаются. Там потрясающе красивые, но очень тяжелые дуэты со сложными поддержками.

      Едва ли не каждая репетиция с Ирмой заканчивалась в кабинете у и. о. заведующего балетной труппой Мариинского театра Вазиева. Ирма приходила к нему: «Махар Хасанович, я сегодня ухожу из балета!» И уходила. Потом появлялся я, сидел, и мы ждали, когда найдут Ирму, чтобы я просил у нее прощения. Она возвращалась: «Не, не, я с ним танцевать не буду. Не, не, не!» Я говорил: «Ирма, ну что ты хочешь? Мне надо поддержки пробовать!» Она с патетикой в голосе: «Я ему говорю: „Посмотри мне в глаза, протяни мне руку от сердца!“ А он мне, Махар Хасанович, в ответ: „Толкнись!“, как такое возможно?!»

      20

      Поскольку я часто танцевал в Мариинском театре, у меня в Петербурге образовался круг близких друзей. Однажды после спектакля кто-то из них привел за кулисы А. Б. Фрейндлих, которая, как оказалось, очень любит балет. Так уж складывалось, что всех своих фей я находил, вернее, они материализовались после моих спектаклей именно на сцене! С той поры я стал ходить в Большой драматический театр им. Г. А. Товстоногова на спектакли Алисы, как она позволила мне себя называть.

      Однажды Фрейндлих позвонила: «Коль, мы последний раз играем „Коварство и любовь“, приходи, если хочешь». Конечно! Я хотел! Для меня Алиса на сцене – это высокое искусство и в то же время большой урок мастерства. Как не пойти?! К тому же этот спектакль Т. Чхеидзе был настоящим театральным хитом, который в течение многих лет шел при переполненном зале.

      Однако время бежало, и актеры, занятые в нем, как