Ожог от северного сияния. Наталия Беззубенко

на закрытую супницу, буркнул Карельский-старший.

      – Э, Карп Григорич, то французская кухня была, суп со шпинатом, чтоб вы понимали. Сами просили что-нибудь необычное, для вас расстаралась – и все впустую, только продукты извела.

      – Подогреть нельзя было? Шпинат твой.

      – Так холодным подают.

      – Холодным! У речной ряски и то вкус добрее.

      – Вам виднее, бродите по ночам по своим рыбалкам, опять бок застудится, – ответила Любушка и принялась разливать суп по фарфоровым тарелкам.

      Он собирался было возразить, но из супницы вылетел ароматный запах щей и поплыл по столовой. Карп Григорьевич попробовал содержимое ложки и довольно причмокнул губами:

      – То-то же! Щи да каша – пища наша!

      Готовила Любовь Петровна божественно, или только с голодухи так казалось. Тина утром и не позавтракала, от переживаний кусок в горло не лез, а потом некогда стало, все так завертелось…

      Карп Григорьевич с расспросами не лез, с внуком дела обсуждал или про рыбалку рассказывал, как «на сомиков с мужиками ходил». Тина разомлела и от сытной еды, и от тихих разговоров, и от домашнего тепла, которого ей так недоставало. Зазевалась, и соус прямиком из серебряной ложечки угодил на ее дорогущее платье, прополз молочной дорожкой и шлепнулся на мраморный пол. Кстати сказать, платье на ней модное, но совершенно неподходящее для поздней осени, атлас (или что там за блестящий материал) неприятно холодил кожу. Не спасал даже камин, уютно трещавший березовыми дровишками. Залезть бы в старенькие джинсы и толстовку, да нельзя, вон как все вырядились. И Карп Григорьевич в жилете с брюками, и Антон в костюме, и Любушка в платье с кружевным воротником.

      Она извинилась и выскользнула из-за стола, зашла в ванную, куда их с Антоном по приходе отправила Любовь Петровна со словами «Ты всегда перед едой лапки чисто с мылом мой!». Карельский пожал плечами, шепнул: «Иногда кажется, Любушка забывает, что мне давно не три года». Но послушно потопал к раковине, Тина поплелась следом. Полузабытая фраза пробудила детские воспоминания: мама, веселая и спокойная, напевает, хлопочет на кухне, зовет к столу с приговоркой про лапки и мыло. За ними вылезли другие – мрачные, тяжелые, – от которых она с трудом пыталась избавиться с тех пор, как ее, нескладного и испуганного подростка, забрала к себе тетя Зина…

      Когда Тина бесшумно (не нарочно, просто подошвы тапочек такие мягкие) вернулась в холл, до нее донеслись приглушенные голоса из столовой:

      – Хорошая девочка. – Это Карп Григорьевич. Надо же, она почему-то понравилась ему. Тина улыбнулась.

      – Дед, ты реально так думаешь? Или меня подкалываешь? – А это Антон, в голосе слышится обидная насмешка.

      – Антон, – вздохнул Карельский-старший, – учись смотреть вглубь, не скользи по поверхности.

      – Ага, на поверхности целый зоопарк в джунглях… Твое здоровье, дед.

      Звякнули бокалы.

      – Если ты про эти рисунки… как их называют…

      – Тату.

      – Их можно свести. А вот червоточину