Слов упрямых караваны. Сергей Головин

своих местах.

      Сочинял я, во многом, для себя. Но когда, примерно через тридцать лет после написания первого стихотворения, я решил издать книгу, то оставил только те стихи, которые, как мне кажется, могут рассказать читателям о чём-то важном. Стихи про детские воспоминания о таинственном городе и скитания в далёких краях, про круговорот встреч и расставаний, про красоту и трагедию настоящего и непременную жизнеутверждающую веру в будущее.

      Я очень благодарен за поддержку моего творчества семье и друзьям. Отдельное спасибо моей жене Насте за ценную обратную связь, за терпение к моему неугомонному перфекционизму и к моей склонности к творческим депрессиям. И, конечно, благодарю Веру Сухомлин, Мэри Эрнст и Степана Дмитриева за бережные, но важные замечания и предложения к текстам, а Дарью Булгакову – за чудесные иллюстрации.

      Приятного прочтения!

Искренне ваш, Сергей Головин

      Многие поэты в тёмные времена отчаянно ищут свет и, не находя, зажигают что попало, коптят керосином, резиной, сырыми дровами, лишь бы что-то светилось в замочных скважинах их закрытых каморок. Сергей умеет иначе. Двери открыты. Стен нет. Окон нет. Клетка пуста. А стихи, словно люминесцирующие медузы в колышущейся пучине, улавливают даже скрытые за чёрными тучами маяки путеводных звёзд и копят, и настаивают внутри, а потом отпускают этот звёздный, прозрачный, зеленоватый свет, похожий на стекло бутылки, внутри которой вечный непотопляемый парусник борется с вечным неутомимым штормом.

      И маяки эти светят морякам из-под тёмной ночной воды, точь-в-точь повторяя очертания созвездий за низкими облаками.

Степан Дмитриев, группа «Чёрная Птица»

      Воды́ холодные изгибы

      Воды́ холодные изгибы

      обнимут старых рыбаков.

      Во тьме причудливые рыбы

      съедят обрывки голосов.

      В беззвучном омуте тумана

      родятся белые стихи.

      И слов упрямых караваны

      погонят волны-пастухи

      в небрежно брошенные сети

      среди песочной синевы,

      где у воды играют дети

      в объятьях неба и травы.

      Глава I

      Я теряю не первую душу

      Я теряю не первую душу

      в ледяной городской тишине.

      Этой ночью не плачут кликуши,

      часовые молчат на стене.

      Закрываются в церкви ворота,

      звуки всенощной тают внутри.

      Свои самые светлые ноты

      до утра сберегли звонари.

      Не идут горожане на площадь,

      не гуляют крикливой гурьбой.

      Лишь склоняется денно и нощно

      бессловесный ивняк над водой,

      и, не первую жизнь отпуская,

      всё ветшает у речки дворец.

      Я часы до рассвета считаю

      в тишине, как заблудших овец.

      Огни фонарей

      Мой город накинул на плечи

      огни фонарей, укрываясь

      от холода стужи бездомной,

      от ярости ночи беззвёздной.

      Мой город накинул на плечи

      огни фонарей, проклиная

      бессонную горечь заката,

      похмельную ласку рассвета.

      Мой город накинул на плечи

      огни фонарей – и проснулась

      тоска некрещёной бумаги,

      как зверь в разорённой берлоге.

      Мой город накинул на плечи

      огни фонарей – и разбилась

      душа, ослеплённая светом,

      играя в окошке открытом.

      Город

      Я посмотрю с холма на свежий ров,

      спущусь к реке по новой мостовой…

      Однажды этот город дал мне кров

      над полной робких мыслей головой.

      Я раз за разом говорил смелей,

      бродя украдкой возле ветхих стен

      уже давно заброшенных церквей,

      уставших ждать от Бога перемен.

      Я вспоминал, как тонут ивняки,

      как в сорняках топорщатся кресты,

      как из глубин мутнеющей реки

      к сырому небу тянутся мосты.

      Меж тёмных троп, на тусклых куполах

      нашлось немного слов и для меня.

      И город зазвучал в моих стихах,

      к себе всё новых странников маня.

      Небо

      Помнишь,