Восток. Запад. Цивилизация. Карина Демина

даже наоборот.

      Он обвел солью и женщину.

      Нарисовал круг для этих вон, любопытствующих. И себе тоже. Свечи расставил. Зажигались они неохотно, и запах смерти сделался плотнее, гуще.

      Отступить?

      Поздно.

      Эдди вернулся в свой круг, уселся и поднес дудочку к губам. Белую. Что ж, получится или нет, оно будет видно, а теперь только и надо, что дунуть, позволив ей самой выбрать мелодию.

      Первый звук пронесся по зале шелестом ветра, прикосновением ласковым.

      То ли вздохом, то ли всхлипом.

      И дудочка заныла, затянула жалобную мелодию, торопливую, будто тот, кто желал говорить, очень боялся лишиться этой возможности.

Глава 5,в которой леди пьют чай и ведут застольные беседы

      Эва ерзала, до того ей на месте не сиделось. Хотя, казалось бы, всего-то и надо: сиди, улыбайся, пей чай и беседуй о погоде, которая ныне на диво хороша. Или вот еще о полосатых ленточках, что в моду вошли; но не те, которые в прошлом сезоне, широкие, в два пальца, а всенепременно узкие, потому что широкие – из моды как раз вышли. И моветон использовать такие для шляпок.

      У Тори получается.

      И про шляпки, и про ленточки, и про погоду тоже. Улыбка радостная, сама просто лучится счастьем, того и гляди все поверят, что ей оно и вправду жуть до чего важно. А главное, Эва-то верила.

      Раньше.

      Теперь же…

      – Хрень какая-то, – первой не выдержала Милисента Диксон. – Кому это интересно?

      Маменька слегка осеклась.

      – На самом деле кому-то, может, и интересно…

      – Вот придешь с не теми ленточками на бал, – буркнула Тори. – Живьем сожрут. Или так похвалят, что стоять будешь как оплеванная. А потом еще год вспоминать станут.

      Эва просто тихонько вздохнула.

      Грядущий бал, до которого оставалось пару недель, честно говоря, пугал ее до дрожи в коленях.

      – А о чем у вас говорят? – поинтересовалась маменька, оставив фарфоровую чашку.

      Сервиз был новым, правда Эва так и не поняла, чем он от старого отличается – то ли цветочки другие нарисованы, то ли завиточки не в ту сторону.

      В общем, действительно хрень.

      Она повторила грубое слово про себя.

      И еще раз.

      – Да… обо всяком, – вдруг смутилась Милисента.

      – А все-таки?

      Тори тоже уловила это смущение. И улыбка у нее сделалась предвкушающей.

      – Иногда о том, что в доме крыша течет. Опять. Или что трубы надо бы почистить каминные, да только это денег стоит… полы в старой гостиной подгнивать стали, того и гляди провалятся, а потому надо бы комнату запереть. О том, сколько муки осталось или сала. Или еще что новые листовки пришли.

      – Листовки?

      – На розыск, – пояснила Милисента. – Там большей-то частью одни и те же рожи, скажем, Французик… на самом деле Фрэнки Монс, но прозвали так, потому как картавил. И еще все трепался, будто его бабка в Старом Свете в хорошем доме служила, стало быть, его мамаша – благородного происхождения. Ну и рожа еще у него смазливой была. Он этим и пользовался. Разъезжал по городам, выискивал