Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача. Георгий Вайнер

деловито. – Вернее, полусухой – ударникам производства выдавать талон на две бутылки в месяц. И конец пьянству!

      – А зарплату ударникам тоже будешь талонами платить? – спросил я его. – У нас половина бюджета на водке держится. Водка государству рубль тонна обходится, а у рабочих за нее все деньги отмывают. На периферии в дни зарплаты деньги на заводы прямо из магазинов возят…

      Варламов насмешливо улыбнулся, и Антон покачал головой:

      – Этого ты не понимаешь, дурачок! Водочные деньги для зарплаты – это пустяки. Ущерб нашей экономике от пьянства всеобщего – в тысячу раз больше дохода. От пьянства – прогулы в миллиарды рабочих часов, самый высокий травматизм, самая низкая производительность труда, чудовищное воровство – всего не перечислишь…

      Серафим упрямо бубнил, покачивая воздетым пальцем с длинным серым ногтем:

      – Нет, сухой закон – это неправильно. Несправедливо. Народу тоже радость нужна. Отними у него выпивку – что у него в жизни останется? Нет, несправедливо…

      Варламов со змеиной улыбочкой тонким голосом сказал мне:

      – Вот Серафим, простой человек, а в отличие от тебя сразу берет быка за рога. Народу радость нужна тоже – понятно? И с этим фактором люди поумнее нас с тобой считаются всерьез…

      Точилин согласно покивал, и уставший от этих сложностей участковый надзиратель выпрыгнул из него:

      – А главное, пьяный человек – он шумный, но послушный. В крайнем случае – дал ему между глаз, он же у тебя потом прощения просит…

      Все правильно. Я тоже послушный человек, утонувший в тайной молельне мира вещей. Никто и не найдет от меня ни следа. И искать некому будет. Залило развалины храма черной мертвой водой безвременья.

      Мне не хотелось, чтобы хмель брал меня сегодня сильно. Нет смысла. У меня есть крохотный пузырек воздуха – один вдох. Надо попробовать всплыть.

      Точилин повернул ручку громкости, и телевизор оглашенно заорал картавым голосом зоолога-кинорежиссера и гугнивым переводом ведущего:

      – «…Когда вы столкнулись лицом к лицу с диким животным – главное, не смотреть ему прямо в глаза… Звери не выносят прямого человеческого взгляда и становятся сразу агрессивными… Наоборот, опущенные глаза и полная неподвижность служат для зверя признанием миролюбия…»

      – Вишь ты! – удивился Серафим. – Прямо как начальство!

      Я встал, спросил Антона:

      – Давай собираться?

      – Ох, неохота! Когда-то снова париться будем? Но пора…

      Мне стало легче – в этом тоже есть большая радость – выбрасывать что-то из своей жизни навсегда. Я здесь уже никогда не буду. Ула, я еще не утонул. Есть еще воздух – на один вдох. Я попробую всплыть.

      Антон сорвал утром с меня хитиновый панцирь печали и размочил в бане подсохшие чешущиеся струпья.

      Я не знал, не представлял даже, как мне нужна была сегодня баня.

      Они стали дряблыми. Они не держат удара.

      Мой ход. Завтра утром. За мной несокрушимость разрушенных храмов. А у них тайная молельня.

      Только спокойно. Малозаметно.