Разрыв-трава. Не поле перейти. Исай Калашников

силу свою кажет. Взбешенный, рванулся к Агапке, сдернул его с коня, приподнял и толкнул на кучу навоза. Агапка поднялся, отряхнул штаны, прерывистым голосом проговорил:

      – Ну, погоди… Корнейка… я тебе… этого не забуду!

      – Вот и ладно, помни! А вздумаешь мужиков баламутить, я тебя в дерьмо головой!..

      Агапка ускакал. Собрался ехать и Корнюха. Зашел в зимовье – Устя смеется.

      – Плакать надо: он твой жених!

      – Под голову класть такого жениха, чтоб лихорадка не пристала!

      – Куда его собираешься класть, мне это неинтересно.

      Прискакав в деревню, Корнюха направился прямо в сельсовет. Лазурька был там. Вместе со Стишкой Клохтуном они сидели за столом, что-то писали. Без околичностей, как было, рассказал им все Корнюха, только про Агапку словом не обмолвился, знал, забоится мужиков подбивать на драку с бурятами, а так что о нем говорить.

      Концом обкусанной ручки Лазурька поскреб макушку.

      – Натворил делов! Понял теперь, к чему тебя привела твоя глупость?

      – Не глупость у него, не-ет, – поправил Лазурьку Стишка Клохтун. – Под правый уклон покатился. Под кулацкую дудочку плясать стал.

      – Обожди ты… – отмахнулся от него Лазурька.

      – Тут, Лазарь Изотыч, ждать нечего. Тут политикой и державным шовинизмом пахнет.

      – Не мешай, Стиха, разговору непонятными словами, – попросил Корнюха. – Кулаков ко мне не присобачивай. Так судить – всякий, кто в работниках, пособником кулаков будет.

      Лазурька собрал бумаги, глянул в окно.

      – Поздно… Но ничего, поедем к Бато. Без него говорить об этом – воду в ступе толочь. – А когда вышли на улицу, он вдруг с яростью накинулся на Корнюху: – Ты знаешь, кто ты есть? Дерьмо коровье, больше ничего!

      – Но-но, Лазарь…

      – Хэ! Еще нокает! Хоть чуточку башка твоя варит? Все, кто против нас, спят и видят, когда мы с бурятами передеремся. Тогда нетрудно будет на нашу шею удавку надеть. Доходит до тебя? Опять и другое. Буряты коммуну свою с большим трудом сколотили, а ты бревном поперек дороги. За одно это я бы не знаю, что с тобой сделал!

      Не стал спорить Корнюха, начни ему перечить, еще хуже гайки затянет, сказал только со смирением:

      – Не понимаешь, что вся надежда на это поле, отберете, как жить буду? Нищета мне надоела.

      – Это-то я понимаю. Но не так надо, Корнюха, из нужды вылезать.

      В улус приехали в потемках. Остановились у деревянной островерхой юрты. Дверь отворилась, уронив на землю квадрат неяркого света. Согнувшись, из юрты шагнул к ним человек, вгляделся.

      – Лазурька? Здорово, нухэр![5] Эй, Дарима, гости есть, чай варить давай! – крикнул он в юрту. – А это кто?

      – Корнюха. Сам виновник… – сказал Лазурька.

      – A-а, ты, Корнюха! – Бато подал руку. – Давно тебя не видел, шибко давно. Шагай на светло, глядеть буду, какой стал.

      Такая встреча смутила Корнюху. Он почему-то думал, что Батоха станет сердиться, не захочет признать в нем старого товарища.

      В тесной юрте посредине горел огонь, дым тянуло в дыру, проделанную в крыше.

5

Нухэр – товарищ (бурят.).