Разрыв-трава. Не поле перейти. Исай Калашников

делать будем. Большое общее хозяйство делать.

      – Ты меру шуткам знай! – рассердился Корнюха.

      – Какие уж тут шутки… – Лазурька бросил окурок, вдавил ногой в землю.

      – Дай закурю. – Корнюха взял кисет, оглядел вспаханную полосу.

      Пласты земли, сшитой корнями пырея, ровными рядами переваливались через увал, исчезали за ним в логотине.

      – Ты почему молчал до сей поры? – После того как Игнат сжег табак, Корнюха не курил, и сейчас, от первой же затяжки, голова пошла кругом, тошнота к горлу подступила – бросил папироску. – Выжидал, когда до соплей наработаюсь? А еще вроде бы друг…

      – А ты спрашивал у меня, советовался? – Лазурька поднялся, кинул повод на шею коня, вскочил в седло. – Вперед будешь знать, как от своих товарищей откалываться и под кулачьим боком гнездо вить. Будь у тебя договор, сельсоветом заверенный, содрал бы с Пискуна за работу, а теперь получишь кукиш с маком.

      Бурят, прежде чем сесть на коня, вынул изо рта трубку, обвел ею вокруг себя, сказал:

      – Давай, паря, ослобождай землю.

      – Пошел ты к черту! – процедил сквозь зубы Корнюха.

      Не понял бурят, переспросил:

      – Ты как сказал?

      – Вали отсюда, а то скажу, не рад будешь! – Корнюха пошел выпрягать лошадей.

      В тот же день на взмыленном коне он примчался в деревню и – прямо к дому Пискуна. А дом заперт на замок. Сообразил: в поле… Поскакал туда.

      Оба Пискуна – отец и сын – сидели под телегой в холодке, полдничали. Лошади стояли на привязи, хрумкали овес. Над гаснувшим огнем висел на треноге тагана чайник. Не здороваясь, не слезая с коня, Корнюха закричал:

      – Ты что же это, старая кадильница, кочерыжка недоеденная, дурачить меня вздумал?

      На четвереньках выполз Харитон из-под телеги, заморгал слепенькими глазами непонимающе, с испугом:

      – Что приключилось? Сказывай скорее!..

      – Зачем чужие земли засевать заставил? А ну говори, не то дерну бичом вдоль спины – рубаха лопнет! Кого дурачить вздумал, старая балалайка!

      Пискун тихо засмеялся, придерживаясь за обод колеса, горбатясь старчески, поднялся, сел на телегу.

      – Тьфу, как с цепи сорвался! Думал, случилось что. А язык не распускай, не лайся, нехорошо это.

      Малость сбитый с толку смехом Пискуна, Корнюха проговорил тише:

      – Погляди на него – смеется!.. Чему обрадовался?

      – Не разговаривай с ним, батя! – подсказал из-под телеги Агапка. – Еще бы он орал на тебя.

      – Сиди там! – Харитон болтнул ногой, достал пяткой плечо сына. – На ту землю у меня бумага имеется. Арендую ее у сомонного председателя, у Дамдинки Бороева. Что ты думаешь, дурнее твоего Лазурьки? Как бы не так! – Пискун весь сморщился, засмеялся, но смех у него вышел не заправдашний, силой выдавленный.

      – Ты чего-то крутишь, старик. Бумага у тебя, а землю буряты требуют.

      – Дак и у них не без горлодеров. Баламутов всяких и там хватает. Но их Дамдинка приструнит. Не все же председатели такие, какого нам бог послал. Сегодня же в улус сбегаю.

      – Батя,