Зачем жить, если завтра умирать (сборник). Иван Зорин

смерть, уже выкосившая свою округу и сидевшая без дела. Она никогда не бывала в городе, и её разбирало любопытство, от которого её острый клюв вытянулся до земли, а глаза сделались, как пиявки. Она пришла, когда над Москвой опустилась ночь, а черти надкусили луну, как червивое яблоко.

      «Я так обаятельна, – взмолилась Шахерезада, – а разве не красота спасёт мир?»

      Она привстала на цыпочки, и её грудь полезла из платья.

      «А ты не жалоби, – мрачно выдохнула смерть, – через наше ведомство знаешь сколько прошло? Один, помню, цикуту пил, не морщась, пока не увидел, как от его крови замертво падают комары! А уж неприметной рыбки было пруд пруди».

      И Шахерезада поняла, что поблажки не будет.

      «Да ты не бойся, – успокаивала смерть, – геенна вроде твоего ресторана: тоже горит огонь и раздаётся скрежет зубовный».

      Она смотрела в окно, где текло время, заведённое при Сотворении мира, как будильник.

      «Я могу показать тысячу и одну Москву», – выстрелила наугад Шахерезада и попала в яблочко.

      «Люди, как комары, – крови с напёрсток, а писку… – Смерть зевнула: – Впрочем, давай, показывай».

      И они скользнули во тьму, путаясь в лабиринте кривых переулков.

      Отгораживаясь от смерти, которая приближалась к ней полуденной тенью, Шахерезада путешествовала по Москве, рассказывая небылицы, а когда в окнах пели будильники, умолкала. Она выдумывала историю за историей, пророчествовала и без зазрения совести лгала, ибо ложь – всего лишь несбывшееся пророчество. Продлевая свою жизнь, она проживала множество жизней, нарисованных воображением, каждую ночь отправляясь в плавание по рукаву одного из бесчисленных созданных ею времён. И чем дольше она рассказывала, тем серее казалась ей действительность, проступающая днём. Кончилось тем, что её охватило безразличие, и она смолкла, чувствуя себя опустошённой.

      Тут-то её и подкараулила смерть, порядком утомлённая её россказнями.

      Мезряков затушил сигарету.

      – Такая вот московская арабеска. – Внезапно он стал серьезен. – А о смерти я с детства думал, даже считалочку сложил. Смеяться не будете?

      – Не буду.

      Мезряков откашлялся и продекламировал неожиданно высоким голосом:

      – Жизнь – дурацкая игра,

      в которой можно всё.

      Пока кружится вороньё,

      испей её до дна.

      Бессменно правило одно:

      Закончится она.

      Лецке расхохотался.

      – Ну зачем вы?.. – надулся Мезряков. – Слово же давали.

      – Да нет, я представил, как вы мучились, подбирая рифму к «всё». «Вороньё» слабая, лучше Басё.

      – Ага, жизнь – дурацкая игра, как говорил Басё. Кстати, про Басё я тогда ни сном ни духом.

      Теперь хохотали оба.

      – Хотите ответное признание? – продолжая смеяться, спросил Лецке. – Я ещё в юности осознал, что перед страхом смерти все остальные страхи выглядят ничтожными.