Игры фортуны, или Медвежий угол. Александр Овечкин

раскинулась его малая родина: пара дюжин крестьянских изб, небольшая деревенская церквушка и мельница. За церковью виднелись кладбищенские кресты. Там была похоронена вся его родня. Вон и его изба, а рядом кузница. Дом стоял в запустенье: крыша кое-где провалилась, окна и дверь заколочены, небольшой огородец зарос густым бурьяном. Жалость к себе, к своей не сложившейся судьбе, к брошенному хозяйству тут-же переросла в горькую обиду, которая острой косой полоснула по сердцу.

      – Будьте вы прокляты! – прохрипел он негромко. Его голос, словно стон раненого зверя, возник и улетел неведомо куда, унесенный ветром. Любимое ремесло, любимая девушка, как давно все это было, кажется в другой жизни.

      – А ты возмужал Афоня – раб божий, – внезапно раздался сзади знакомый голос.

      «Колун» быстро развернулся. В нескольких шагах от него стоял пожилой священник в черной рясе. Он открыто, без всякого страха смотрел в лицо кузнеца:

      – Что-то ты пугливым стал, раньше за тобой такого не водилось. Али не признал меня?

      – А-а, это ты отец Серафим? – с явным облегчением протянул «Колун», – и как же я тебя не приметил?

      – Господь слух отвел, – последовал скорый ответ.

      Несколько мгновений они рассматривали друг друга. Отец Серафим, священник деревенской церкви, роста был чуть выше среднего, худощав. На его осунувшемся загорелом лице выделялись большие, сияющие какой-то внутренней силой, серые глаза. Этой силой была вера. Он неистово верил в Высшую силу, в Бога и старался привить эту веру своей пастве. Афонасий обратил внимание, что за последние годы старик заметно сдал: его лицо избороздили новые морщины, сам он заметно «усох», длинные седые волосы, собранные сзади в пучок, развевались на ветру, словно пакля. Однако дух его не был сломлен. Это то единственное, что старый священник смог не растерять за долгие годы трудного общения с многочисленными людскими душами. Отец Серафим опирался на посох, через плечо его была перекинута котомка. Он стоял на более высоком месте, возвышаясь над кузнецом, и тому вдруг подумалось, что старика направил к нему сам Господь, дабы подвергнуть испытанию его душу.

      Афонасий повалился на колени перед священником:

      – Благослови святой отец!

      – Нету у меня к тебе благословения, – сухо произнес тот.

      – А как же Господь, прощающий всех кающихся грешников? Ты же сам проповедовал.

      Отец Серафим затряс своим посохом:

      – Не поминай имя Господа всуе! Человекоубийство – есть тягчайший грех! Ответствуй, почто сотворил душегубство?! Почто загубил двух созданий божьих?!

      Голос священника грозно вопрошал, словно глас Спасителя на Страшном суде.

      – Двух?! – вскричал изумленный кузнец, – о чем говоришь ты, монах?!

      – Уйми свой норов, Афонасий. Я тебя с рожденья знаю, эти руки тебя в святой купели крестили. Обманывать меня не к чему, одни мы здесь, да еще Господь. Ответствуй по делам своим!

      Афонасий