Бастард Ивана Грозного. Михаил Васильевич Шелест

ушли, переждав «большую воду». Санька слышал разговоры родителей и усмехался. Почва здесь была особая, рыхлая, и вода уходила в неё, как в песок, что после дождя, что после таяния снега. С половодьем в Приморском крае точно не сравнить, где под тридцатью сантиметрами грунта лежала глина. А то и вовсе в пяти сантиметрах. Там текло, так текло. Вроде и дождь, так себе, а всё плывёт, и дома, и камни, и деревья, и посевы.

      Инструмент Мокша уложил на дно чёлна, невеликий скарб вперёд, жену – назад под небольшой дерюжный навес, и, не прощаясь ни с кем из селян, отчалил. Они отплыли от деревни, оставили чёлн среди ветвей ивы в топкой заводи, и прокрались в дубраву к берлоге. Санька-Ракшай ждал внутри и вылез только по зову матери.

      С собой Ракшай имел котомку, связанную Лёксой, с остатками зимних припасов, переданных ему родителями и детский лук в колчане, изготовленный отцом. Но детским он был только до того, как попал в руки Ракшая. Санька укрепил древко, обновил струну и сейчас это был вполне рабочий охотничий инструмент. На Ракшая надели свободную рубаху из домотканого полотна и понесли к реке.

      Чёлн никуда не делся. Мокша облегчённо вздохнул-выдохнул. Они снова погрузились в лодку и, весело переговариваясь, поплыли.

      Санька, дав матери немного потискать себя, сбежал к отцу. Тот стоял на дне лодки чуть ближе от центра у корме и правил шестом.

      – Накось, подержись за правило, – сказал Мокша.

      Сын улыбнулся и вцепился в гладкую палку. Потом посмотрел на отца и потянулся другой рукой за его поясным ножом. Не кинжалом, или рабочим, а за «резным», как его называл Мокша.

      На поясе у Мокши висело три ножа: охотничий обоюдоострый кинжал, рабочий нож и маленький, так называемый, грибной.

      – Дай, – попросил Санька.

      Мокша покачал головой.

      – Нельзя, – сказал он. – Больно. Огонь – больно. Нож – больно.

      – Можно, – усмехнулся Ракшай и достал из колчана плохо заточенные на камне стрелы. – Надо делать больно.

      – Острый, – поправил машинально Мокша.

      – Острый, – согласился Ракшай. – Острый – больно.

      Малыш показал, как он натягивает тетиву и отпускает стрелу. Потом закрыл глаза и сказал, раскинув руки: «А-а-а-а».

      – Острый – хорошо, – сказал малыш уверенно. – Дай.

      Мокша посадил сына на скамью, оглянулся на Лёксу, та, откинувшись на лежанку, спала, и вложил в его ладонь рукоять ножа.

      С удивлением Мокша смотрел, как полуторогодовалый сын аккуратно потрогал острие и кромку ножа большим пальцем и приладился строгать наконечники стрел. Санька действовал нарочито неловко, но грамотно пряча от ножа пальцы. После каждого движения ножом он трогал кончик стрелы и недовольно кривился. Зато после того, как остриё стало острым, малыш радостно завопил:

      – Острый.

      – Что там у вас? – Раздался голос матери, и Мокша приложил палец к губам.

      – Нельзя, – сказал он сыну, а Лёксе, – Спи-спи… Это мы рыбу вспугнули.

      – Смотри, чтобы сын в реку не свалился, – едва слышно проговорила Лёкса.

      – Смотрю.

      Мокшу