Шесть часов утра. Павел Гушинец

пикироваться. – Псих какой-то. Тихий.

      – А чего они свою бригаду не пришлют?

      – Некого. На всю больницу только трое санитаров осталось. И все в буйном. Не могут их оторвать. Мало ли.

      Привычное дело. В Задвинье санитары долго не задерживаются. Кому охота за копейки смотреть на всё это? Тут в обычной больнице иногда прилетает. А уж среди психов…

      Набрасываем на халаты синюшные телогрейки с вышитыми на спине буквами «ПЦГБ», тянемся по лестнице в отделение.

      – Не лети, – Виталик останавливается между пролётами, забирается на огромный, шириной почти в метр, подоконник, открывает рассохшуюся форточку.

      – Покурим.

      Я восхищаюсь его наглостью, уверенностью в себе. Виталику сам главврач не брат. Он и его пошлёт подальше, если вздумает цепляться. Неторопливо дымим помятыми «астринами». Табак плохо утрамбован, его шелуха попадает в рот, приходится отплёвываться.

      Наверху хлопает дверь в отделение. Слышится раздражённый женский голос:

      – Виталик, …мать! Вы куда делись? Машина ждёт, а они тут курят.

      – Счас, – Виталик невозмутимо, нарочито неторопливо делает последнюю затяжку, выбрасывает окурок в окно. Сползает на клетчатый пол.

      «Псих» – щуплый мужичонка в каком-то непонятном и немного смешном ворохе одежды. Сидит на стуле возле поста медсестры. Ноги вместе, глаза в линолеум, на коленях – потёртая сумка. Рядом – сопровождающая из Задвинья – некрасивая костлявая медсестра. Смотрит на нас сердито.

      – Где вы шляетесь? Мне тут до вечера сидеть?

      Виталик расплывается в своей неизменной улыбке.

      – А что? Тепло, светло и вкусно кормят. Отчего не посидеть.

      – Придурок, – фыркает медсестра, но уже не так зло.

      – Виталик я, – поправляет её мой напарник. – Но для вас – можно и придурок.

      Постовая Анечка, место которой заняли задвинские, фыркает. Медсестра из психички тоже почти улыбается. Только пациент сидит неподвижно и смотрит в одну точку где-то у себя под ногами. Его почему-то жалко.

      – Пойдём, Зайцев, – говорит ему медсестра. – Домой пора.

      Зайцев с готовностью вскакивает. Семенит по коридору так быстро, что мы едва за ним поспеваем. Спускаемся во двор по серой бетонной лестнице, затёртой тысячами ног. Мимо массивного сейфа, у которого я когда-то отходил после получения зарплаты. Мимо дежурных «покойницких» носилок. Во дворе промозглый ноябрьский ветер лупит нас в лица смесью дождевых брызг и мелкой цементной крошки. Зайцев испуганно прикрывается сумкой. Мы грузим его в тёмно-коричневую «буханку» с красными крестами на боках, садимся напротив на неудобные скамейки.

      – Держитесь, хлопцы! – кричит нам водитель. И с лязгом трогает с места.

      Предупреждение своевременно. Раздолбанную машину бросает по выбоинам в асфальте. На перекрёстках, перед светофорами водитель старается тормозить аккуратно, но нас всё равно бросает вперёд. Зайцев валится на бок, чуть не теряет свою сумку, испуганно охает.

      – Американские горки! – торжествующе