Призрак Заратустры. Александр Руж

все стихло, лишь пощелкивал саксаул в костре.

      – Барлык. – Старичок скорбно скосился на убитых и провел ладонью по жидкой бороденке. – Упокой оларды алла.

      – Вы е казах? – осведомился Вранич, засунув револьверы за пояс. – Имеете казахски говор.

      Он опустился на колено и принялся распутывать веревки на руках Вадима.

      – Казахские степи – моя родина, – ответствовал старичок. – Но половину жизни я странствую по пустыням. Так кто я – казах, туркмен, узбек, киргиз? Ешким билмейди. Аллах ведает.

      Освобожденный Вадим с наслаждением помассировал затекшие конечности и, кое-как поднявшись, подбросил в вялый костер охапку сухих веток. Старичок, не дожидаясь приглашения, уселся у окрепшего огня, скрестил ноги. Его лицо озарилось всполохами, и Вадим отметил про себя, что не такой уж это и аксакал. Морщин на щеках и под нижними веками совсем немного. А как дрался! Всякий молодой позавидует.

      – Сколько тебе лет? Пятьдесят?

      – Может, и пятьдесят, – промурлыкал тот уклончиво. – Есимдэ жок. Не помню.

      – А звать тебя как?

      – Мать назвала Мансуром. Это значит: «под защитой». Вот уже тридцать лет я странствую, и Всевышний хранит меня.

      – Ты дервиш?

      – Точно так. Худди шундай, – отозвался бродяга, перейдя на узбекский.

      Не исключено было, что он в равной мере владел всеми языками, что были в ходу у обитателей Средней Азии.

      – Вы славно бились, – похвалил его Вранич, усаживаясь рядом. – Где то познали?

      Мансур без всяких околичностей поведал, что за годы скитаний освоил приемы тюркской борьбы, известной среди азиатских народов под названием «кураш» или «курес». А китайцы, с которыми он свел знакомство в Тибете, обучили его драться на шестах. Так что хранили его не только милость и добросердечие Всевышнего, но и приобретенные навыки.

      Ноздри серба раздулись, как у хищника, почуявшего добычу. Намерения его были очевидны: лишившись в одночасье двух работников и не имея охраны, он жаждал заманить мускулистого и хорошо знавшего пустыню странника в свой более чем крохотный коллектив. Чтобы произвести впечатление, он с ходу предложил двадцать рублей подъемных и посулил еще сотню за участие в раскопках. А если работы растянутся на месяц и дольше, то плата, соответственно, будет увеличена.

      Мансур воспринял царское предложение с флегматическим спокойствием стоика. Сказал, что деньги не имеют для него значения. Что на них купишь, когда на десятки и сотни километров вокруг нет ни рынков, ни магазинов? Пропитание себе он находил в кишлаках, где сердобольные крестьяне угощали его лепешками и вареным мясом, а он за это помогал им месить глину с соломой, обмазывать стены домов, вытряхивать ковры или попросту развлекал их сказками, песнями и фокусами.

      Вранич сник.

      – Ты не желаешь идти за нами?

      Мансур вынул из котомки катламу – кругляш жареного слоеного теста, присыпанный сверху сахаром. Она уже изрядно зачерствела,