Ни слова маме. Эмбер Гарза

дом по наследству достался родителям, следом – их детям. Интересно же!

      – Наверно. – Хадсон положил статьи обратно в коробку, взял бокал и, сев на диван, отпил вино.

      – Вот мне интересно! – Нахмурившись, я закрыла папку, из-за его безразличия почувствовав себя глупо.

      – Да нет, мне тоже интересно, – возразил он, хотя по голосу так не скажешь. – Просто я удивился. Думал, может, в коробке новые песни…

      – Шутишь? – Я села на диван рядом с сыном. – Нет, я не сочиняю.

      – Совсем забросила музыку?

      – Да, не до нее.

      – Почему?

      Молча думала, что ответить, водила по зубам языком. Не представляю, насколько Хадсон в курсе того, что происходило. Дети понимают намного больше, чем мы думаем. Когда группа распалась, он был уже подростком. Но в то время он с головой погрузился в собственную драму, имя которой Хезер. Вдобавок его отцу поставили диагноз.

      Меньше знает – крепче спит.

      Поэтому я не стала углубляться, бросив:

      – Не будем об этом сейчас.

      – А мне кажется, самое время, – Хадсон издал странный звук, похожий на усмешку.

      – Неужели? – ошеломленно спросила я.

      – Да. В смысле у тебя сейчас полно свободного времени.

      Провожу пальцами по ножке бокала, кожа цепляется за малюсенький скол. Появляется небольшая капля крови. Вытираю ее.

      – Ошибаешься. Ты даже не представляешь, что у меня происходит. Тебя рядом не было.

      – И тебя тоже. Все наше детство.

      – Ну знаешь ли! – Подобного упрека я ожидала от Кендры, но никак не от Хадсона. – Я работала. И одних вас никто не оставлял. С вами сидел отец.

      – Хах, – он усмехнулся. – Отец…

      Моя мать всегда говорила: «О мертвых либо хорошо, либо ничего».

      Я понимаю, на что он намекает, но у меня нет настроения заводить разговор об отце. Тем более что мы уже говорим на повышенных тонах. Меня и раньше обвиняли, мол, проводишь время не с семьей. Такие упреки чаще всего слышала от всяких мамочек.

      «Она постоянно где-то пропадает», – перешептывались они у школы или продуктового магазина достаточно громко, чтобы я услышала.

      «Бедняжка Даррен, он все делает для детей!»

      Неправда. Да и что с того? Даррен их отец. Делай он для детей всё, что в этом такого? Тем более он сам так мечтал стать отцом.

      Все эти годы на оскорбления я не отвечала, но терпению пришел конец.

      – Я не буду извиняться за то, что шла к своей мечте, – огрызнулась я. – Но тебе меня не понять.

      Его губы дернулись. Бровь поднялась, вена на лбу запульсировала.

      – Прости, – сказала я. Жаль, слова не вернуть обратно.

      «Валери, тебя все время заносит. Сыпешь соль на больную рану» – так, помню, отвечал Даррен. И хмурился.

      Вообще-то Хадсон прекрасно меня понимал. Раньше у него была мечта. Он очень хотел стать профессиональным бейсболистом. Как и я, он делал для этого все возможное, и выходило неплохо. Даррен осторожно советовал выбрать что-нибудь более практичное, но я упрекала его за неверие в сына. Мои родители точно так же не верили в мою