Соучастники. Уинни М. Ли

мне в детстве таким диковинным. В последний раз я заказывала его много лет назад.

      – Хороший выбор, – с одобрением говорит Том. – А мне, Митч, индейку с авокадо. И – можно с этим отличным безглютеновым хлебом, который на днях был?

      – Все, что пожелаешь, Том. – Митч за стойкой раскидывает руки, показывая живот под белым фартуком.

      – Красота. – Том кивком показывает, что нужно подождать за столиком.

      Том Галлагер сидит на безглютеновой диете, отмечаю я и немедленно приобщаю это к своему мысленному своду ненужных сведений.

      – Пшеницы сторонитесь? – спрашиваю я. Почему бы и не потрепаться, раз такое дело.

      – Да вот решил попробовать. Мама посоветовала.

      О его маме, Петре Галлагер, я впервые услышала, когда она появилась на обложке журнала “Парейд” пятнадцать лет назад. Знакомьтесь, Петра: Новая матрона клана Галлагеров. Стильная, сексуальная, умная – три в одном.

      Его мама начала работать моделью, будучи студенткой Университета Брауна, потом стажировалась в Конгрессе, где познакомилась со Стивеном Галлагером, тогда – тамошним служащим. Дальнейшее – история.

      Нет необходимости спрашивать Тома о его семье. Как-то так вышло, что о ней каждый знает.

      Потом я задаю другой вопрос, порискованнее; не могу удержаться.

      – А вот эта ваша работа… Вам бывает тяжело? Звонить незнакомым людям, выведывать истории очень личного характера?

      Вид у Тома ошеломленный – он удивлен, что я об этом спросила. И тут же является очаровательная самокритичная улыбка.

      – Ну, такая у меня работа.

      – Да, я знаю, что она у вас такая. – Я указываю на экземпляр “Таймс”, лежащий на стойке позади нас. – Но тяжело-то вам бывает? Иначе ведь, наверное, никак. Вы просите людей обнаруживать перед вами довольно болезненные воспоминания…

      Он кивает.

      – Да, понимаю. Это… нелегко.

      – Им нелегко рассказывать эти истории – а вам легко их выслушивать?

      – Ох, нет. Мне приходилось слышать… просто ужасные истории о манипуляции, о травме. И – да, бывало, что человек посреди разговора начинал рыдать…

      – И каково это? То, что вы… что вы доводили людей до слез?

      – Ну, до слез их не я доводил, – в его голос вкрадывается нотка настороженности. – До слез их доводит воспоминание о насилии… А на самом деле – совершивший насилие, который довел их до слез первоначально.

      Ах, Том, как же ты гордишься своей работой. Когда-то я так же гордилась своей.

      – Это понятно, но они бы не плакали во время разговора, если бы вы не задавали своих вопросов.

      Он поворачивается, едва ли не задетый.

      – То есть думаю ли я, что ретравматизирую женщин, прося рассказывать эти истории?

      Я изображаю безразличие.

      – Наверное, мой вопрос об этом. Да.

      Он бросает взгляд через стойку на Митча, который все еще ждет, пока расплавится сыр для моего рубена. Возможно, Тому Галлагеру хотелось бы, чтобы Митч готовил наши сэндвичи чуть быстрее.

      – Я