Волк советской эстрады. Юлия Волкодав

сердилась.

      – О, как моего любимого певца Утёсова! Ты знаешь Утёсова?

      Утёсова Лёня не знал.

      – Ну а петь ты любишь? – допытывался боец. – Может, ты нам песню споёшь?

      Лёня недоверчиво посмотрел на него. Издевается? И так же все смеются. Но раненый заговорщицки ему подмигнул:

      – Бьюсь об заклад, петь у тебя получается лучше, чем читать. Правда?

      – Н-н-не знаю…

      Пение никогда его особенно не интересовало, он и песню-то знал всего одну.

      – А ты попробуй! Если получится, подарю тебе пряник.

      Слово «пряник» Лёня знал очень хорошо – на Новый год папа прислал ему из Москвы кулёк пряников. «Спецпайковых», как сказала бабушка, твёрдых, будто камень, но очень вкусных, и он грыз их, макая в чай и прикрывая глаза от счастья.

      – Какую ты песню знаешь? – продолжал допытываться боец.

      – Со-со-союз нерушимый…

      – Ого, репертуарчик! – уважительно протянул тот. – Ну давай вместе, я тебе подпою. Союз нерушимый…

      – Республик свободных, – неожиданно легко подхватил Лёня. – Сплотила навеки великая Русь.

      Он пел громко, стараясь перекричать своего помощника – ему вдруг показалось, что тот поёт неправильно, и у Лёни возникло ему самому непонятное желание выправить мотив, чтобы было так, как передавали по радио.

      Все, кто находился в этот момент в палате, притихли. Смеяться никто и не думал. А воодушевлённый успехом Лёня пел всё громче и громче. Он понятия не имел, о чём поёт, про какие такие республики, и почему союз создан волей народа. Но совершенно точно повторял мелодию, не допуская ни одного фальшивого звука.

      Его не перебивали, и Лёня благополучно допел до конца. А потом чуть не свалился с табуретки от накрывшего его грома аплодисментов.

      – Ай да пострел! – веселились раненые. – А как чисто поёт-то! И с каким чувством! Парень, да у тебя настоящий талант.

      – И ты не заикаешься, когда поёшь, ты это понял? Держи, вот твой пряник!

      Честно заработанный пряник перекочевал к Лёне, а со всех сторон ему уже тянули кусочки сахара.

      – Чтобы не заикаться, тебе нужно петь, понимаешь? – убеждал его тот раненый, с перевязанной рукой. – Говорить нараспев, растягивая слова.

      – А ведь верно говорит Серго! – крикнул кто-то с дальней койки. – Как ты догадался-то?

      – Так я знал, – улыбался Серго. – У меня вот в роте старшина тоже заикался, контузия. Он пропевал то, что хотел сказать, и нормально было. Мы его так и звали – певун!

      До самого вечера Лёня «репетировал», пытался петь то, что хочет сказать, мечтал о том, как удивит бабушку. Иногда получалось, иногда не очень. Но когда Серафима Ивановна, еле живая после четырёх проведённых подряд операций, ввалилась в сестринскую забирать внука, он встретил её заготовленной фразой:

      – Ба-а-бушка, а-а та-ак я не за-а-икаюсь!

      В сестринской шумели медсёстры, которые как раз передавали смену, и бабушка мало что поняла из полупропетой-полусказанной фразы, но кивнула:

      – Молодец.