Фантом. Роман Воронов

смертным, что-то предпринимать, дабы успеть оставить след, а именно заняться познанием самого себя. Вот каков замысел Отца: находясь в Абсолютном состоянии, создать ограниченные условия, чтобы через стеснение и неудобство побудить себя к изменению.

      Теряя сознание, я ощутил увесистый шлепок по спине, рука у Лонгина, что и говорить, тяжелее булавы, финиковая косточка со свистом вылетела изо рта и упала к сандалиям Иисуса. Я смог сделать спасительный вдох. Глоток красного вина окончательно привел меня в чувство, и я, «уложив» на чаши весов с одной стороны интересного собеседника, а с другой – беснующуюся толпу нервных иудеев, принял сторону большинства и отправил Царя Иудейского на казнь.

      Не простое это дело, судить людей, особенно если перед вами предстал Спаситель рода человеческого, Сын Божий, льющий в уши вместо оправданий слова Истины, так хорошо знакомые дома (я сейчас не о Вечном Городе), но столь чуждые сознанию здесь, в пыльном и крикливом Иерусалиме, городе иудеев, чуть что, кричащих без умолку: «Распни его».

      Куб в кубе

      Иной раз время, привычная для нас константа, незыблемое в четком ритме своих гулких шагов, пойманное на кончик стрелки, бегущей от цифры к цифре, словно цирковая лошадь по арене, бездушно и заунывно, в новый круг, раз за разом мимо застывшего шпрехшталмейстера, вдруг выбрасывает фортель, взбрыкивает, недовольное то ли свистом хлыста, то ли жидкими хлопками из зала, и окунает изумленного наблюдателя сначала в стремительный поток внешних событий, а затем, выставив вперед холодную ладонь забвения, останавливает мир, с зависшим в полушаге движением, прямо на полуслове и с солнечным диском, не желающим переваливаться через экватор. Желаете пример из жизни? Пожалуйте, вот он.

      Я сидел (если угодно, однажды) на лавочке в небольшом сквере, название которого… впрочем, дальнейшее повествование не привязано к месту и могло произойти где угодно, скорее история о выкрутасах времени, а посему, как именовался сквер из десятка лип, не имеет значения, главное в нем – я и устроившийся напротив старик, привлекший мое внимание неординарной, я бы даже сказал, вызывающей внешностью.

      Сложно представить, в какую эпоху модным было то невообразимое, во что укутался обладатель крючковатого тонкого носа, густых взъерошенных бровей, скорее обвалившихся, чем нависших, на юркие черные бусины глаз, в своем «укрытии», да еще и с моего места, почти незаметные. Желтоватого оттенка сморщенная кожа, казалось, вообще готова сползти со скул, но из последних сил удерживалась редким поседевшим скальпом, покрасневшим от натуги на голой макушке, да мясистыми, оттопыренными до нельзя в стороны огромными ушами, на которых намертво закрепился головной убор, название коего история утеряла безвозвратно ввиду древности представленного артефакта.

      Этого «путешественника во времени», забредшего в мой сквер явно по ошибке, я застал за написанием некоего документа. Незнакомец макал настоящее гусиное перо в маленькую чернильницу, выполненную в бронзе великолепную антикварную