Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга четвёртая. Евгений Иванович Пинаев

Черномский с любопытством уставился на меня.

      – Так значит это за тебя хлопотал Адам, а я лебезил в отделе кадров?

      – Выходит так.

      – Ващенко сказал, что ты направлен к нам Союзом художников. Мол, просил за тебя сам Волосович – бумагу подписал. Так или не так?

      – Так. Что-то такое было, но давно. Я уже забыть успел.

      – Это было недавно, это было давно… – пробормотал чиф и задумался. – Союз художников… Но ты, Гараев направлен к нам матросом первого класса, хотя должен знать, что классность даётся по работе и в конце рейса. В каком качестве всё-таки ты видишь себя?

      – Направление писал Ващенко, с него и спрос. А я – матрос и хотел бы попасть в бригаду добытчиков.

      – А как же с рисованием? У тебя же, как я понял, задание отобразить героический труд рыбаков в эпохальных картинах. – Он повернулся к Жеке, а спросил у меня: – Ты знаешь, кто это сидит?

      – Живописец Евгений Палыч Лаврентьев, из Москвы.

      Щёки у чифа раздулись, ноздри затрепетали, как у змея Горыныча, а глаза от изумления вылупились шире разумных пределов.

      – Когда ж вы успели познакомиться?! Это значит…

      – Это значит, – сказал Жека, – что мы вместе учились в институте. Начинали учиться. А потом Михаил решил, что для родины будет полезнее, если он сменит амплуа и будет ловить кильку и тюльку.

      – Ну и ну… – вздохнул старпом. – Артисты! Не много ли двух художников для одного судна?

      – Одного художника, – поправил я. – Второй покедова матрос.

      – Покедова! – передразнил чиф. – Ну хорошо, хорошо! – согласился он. – С этим покончено. Ты, матрос Гараев, ищи старшóго Смышляева. Если возьмёт в бригаду, то и поместит в соответствующую каюту. Для художника Лаврентьева я сам подыщу место жительства.

      Я сказал Жеке, что увидимся позже, и отправился на поиски старшего тралмастера.

      Свои дела я уладил быстро.

      Старшóй и оба тралмастера поджидали на корме машину с промвооружением. Место нашлось в бригаде Володьки Чичканя, с которым я был знаком. У Сашки Никиторовича всё было уже «забито». Чичкань окликнул матроса, и Димка Лудан (так его звали) повёл меня к себе, сказав, что у него свободна верхняя койка. Каюта мне понравилась: «люкс» в надстройке на две персоны. Вместо круглого иллюминатора – прямоугольное окно. Тесновато, правда, но ничего лишнего. Главное, есть умывальник: раковина с горячей и холодной водой. Над ней – зеркало, чтобы следить в течение рейса за измененьем милого лица, сиречь собственной рожи, которая за полгода потускнеет от избытка скепсиса. Это подсказывал опыт.

      Доложив Смышляеву и Чичканю, что устроился, был отпущен на все четыре стороны. Остаток дня давался мне на сборы и прощание, если есть с кем прощаться, а завтра утром быть на борту, как штык. Начнётся самая горячка и каждая пара рук будет наперечёт.

      Лаврентьева искать не пришлось: подумал, а он – навстречу. И не один, а в обществе штурмана, о чём