Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга четвёртая. Евгений Иванович Пинаев

верить, что Земля действительно создана за шесть-семь дней, а потому крайне небрежно. Да, в отдельных деталях – слишком поспешно.

      Капитан «Онеги» называл здешний вулкан замысловатее: Бьеренбергет и говорил, что облачная шапка над островом – это результат конденсации испарений, выходящих наружу из трещин и разломов. Сашка Гурьев, разглядывая в бинокль суровую твердь, тоже вспомнил «Онегу» «и тихим голосом сказал»:

      – Вот он – Бьеренбергет, ёлки—моталки…

      (Сашка, как и я, высматривал «Онегу» (здесь работали и мурманчане), но рядом стоял Жуков, и штурман, не углядев старенький наш тралец, вспомнил по ассоциации с ним того капитана.)

      – Последний раз, парни, смотрю на эту залупу, – усмехнулся наш кеп. На ремонте распрощаюсь с вами. Пора и на покой. – Он повернулся ко мне: – А ты, Гараев, с чем пожаловал?

      – Боцман просил узнать, скоро ли ляжем в дрейф. У нас всё готово. Осталось только кранцы смайнать.

      – Скоро ляжем, а там и начнём раздавать пряники, – усмехнулся старикан. – Пока, коли трюмá и стрелы готовы, берите на палубу бочки и соль. Вроде уже не так штормит. А вообще, надо успевать. Прогноз на ближайшее будущее не шибко хорош.

      – Должны успеть, – обнадёжил технолог. – Тральцы полны – уже икру мечут. Эх, всю бы да высшим сортом! Осенняя селёдка самая жирная: сам бы ел, другим не давал.

      – Вешняя сельдь хуже осенней, – важно изрёк Гурьев, снова напомнив мне дрифмастера «Онеги» – автора этой сентенции.

      Да, летняя селёдка пока ещё тощая. В это время косяки перебираются на север, где жируют до осени на пастбищах планктона. Центнер голодной рыбы съедает за два месяца тонну с большим прицепом всякой мелюзги. Во главе косяка шествует «знать» – самые крупные особи. Следом плывёт самый промысловый размер, а в хвосте держится только пузатая мелочь.

      Как тут было не вспомнить «Онегу»!

      Мы часто вымётывали дрифтерный порядок до ста двадцати сетей, а это несколько километров. Каждая сетка – тридцать метров, вот и считай. Хороший улов (а случалось, что сети тонули от его избытка) – это и есть рыбацкое счастье, которое превращается в несчастье, в муку и каторгу, если избыток слишком велик. Когда в «Мурмансельди» придумали специальный рол – вертикальный ребристый барабан, стало полегче, но особенно облегчила работу «сететряска», появившаяся позже.

      «Кузьма» не сеет, не жнёт. Он – мытарь. Сборщик подати. Но и поставщик продуктов, тары и соли. Рыбаки называют его «самоваром», «утюгом», а то и «железякой…», но «железякой» – в минуты раздражения, поводов для которого на промысле всегда хватает. Когда легли в дрейф с подветренной стороны острова, в аккурат между ним и почти такой же старой плавбазой мурманчан «Академик Павлов», спустили кранцы и дали знать: «Айда к нам!», то стали для них мамой ридной, поилицей и кормилицей, а главное, повивальной бабкой, ибо помогли разродиться – избавиться от груза.

      Океан присмирел, но не утих. Волны били