Без времени, без желаний, без истерики. Андрей Александрович Писарев

и направился домой. Компания молча смотрела на бездомного, и в этот момент у них открылась человечность. Как парадоксально, мы человечны только в моменты, когда бесчеловечно поступает кто-то другой. А когда мы ссоримся с важными для нас людьми – становимся самыми кровожадными и жестокими, какими не бываем даже с заклятыми врагами. Насколько бесчеловечны порой бывают два любящих человека. Да и неспроста.

      Человек не испытывает эмоций к незнакомому – не готов знакомиться, раскрываться и рассказывать о себе. Человек испытывает стандартные эмоции со знакомым, но, одновременно с этим, не готов делить что-то интимное, вроде смеха или откровений. Человек испытывает сильные эмоции только к объекту вожделения, полового влечения, или тому, с кем дружит несколько лет. Именно сильные эмоции и являются топливом дешёвых драм, похабных интриг, бытовых свар и конечных катаклизмов. Резервуар любви к человеку закипает на огне гордыни и превращается в злобу. Вкупе с природной патологической жестокостью это приводит всегда к чему-то трагедийному. Лекарством от этого может послужить замалчивание и подавление эмоций, которые надевают на себя неглиже, сквозь которое перестаёшь ощущать хоть какие-то эмоции. Но, в сухом остатке, можно ли назвать это лекарством? Абсолютно. Всемирный баланс. Выбирай: хочешь что-то ощущать – живи, как жил – страдай от предательств, продолжай бездумно любить, заново страдай; или становись непоколебимым, да настолько, что никакой вкус больше не сможешь ощутить никогда. Хотя всё же, существуют духовные практики йогов, однако мы сейчас о другом.

      Я свернул за угол, сел на корточки, и начал вытирать руки и нож снегом от следов крови. Холод снега ощущался таким же, как в детстве. Забавно. Ничуть не тронуло. Я встал и направился домой. Мне предстоит дорога через перекрытые проспекты, узкие переулки, и полудохлые тёмные улицы дворов. Надев наушники, я включил Ханса Циммера – классика двадцать первого века – и начал шагать по хрустящему снегу в моё место сохранения, слушая пережёванную сто раз музыку.

      ГЛАВА IV

      Квартира на третьем этаже шестидесятипятиэтажного здания. Выбор: ехать на лифте или подняться пешком. Подъезд с лестничным маршем не освещался. Люблю нуар. Выбор очевиден. Я подошёл к домофону, просканировал лицо для входа, и дёрнул ручку подъездной двери. Темень. Половина двенадцатого на часах. Белый свет с улицы через окно рикошетил от стены передо мной. То был единственный свет в темноте. Я пошёл вперёд. На платформе между первым и цокольным этажом, где расстелился на ночь свет фонаря, я отряхнул снег с подошвы своих ботинок, постучав по стене носками, и направился дальше. Невыносимая рутина. Каждый день я хожу здесь, распинываю ботинки о стены, и встречаюсь с этим фонарём, безэмоционально рыдая. Сколько ещё людей и сколько вымученных эмоций впитают эти ступени. Подъезд для пеших – подъезд для искренних заплутавших душ. Место для никого. Порой проходишь несколько первых ступеней к междуэтажной площадке,