Мор, ученик Смерти. Терри Пратчетт

ий песок из будущего в прошлое. Из-за шипения сыплющихся песчинок зал ревет, как море.

      Вот хозяин зала, который прохаживается по ней с задумчивым видом. Его имя – Смерть.

      Но не просто какой-то там Смерть. А Смерть, чья сфера деятельности – никакая не сфера, а диск: Плоский мир, что лежит на спинах четырех гигантских слонов, уместившихся на панцире Великого А’Туина – огромной звездной черепахи, и чьи границы обозначены водопадом, бесконечные воды которого изливаются в космос.

      Ученые подсчитали, что шанс существования чего-то столь очевидно абсурдного – один на миллион.

      Однако волшебники подсчитали, что шанс «один на миллион» выпадает в девяти случаях из десяти.

      Бормоча что-то под капюшоном, Смерть клацает костяными подошвами по выложенному черной и белой плиткой полу, скользя лишенными плоти пальцами по рядам неутомимых песочных часов.

      Отыскав наконец те, что ему подходят, Смерть осторожно берет их с полки и подносит к ближайшей свече. Исходящий от нее свет, преломляясь, поблескивает на стенках сосуда, и все внимание Смерти сосредотачивается на крохотной точке отраженного сияния.

      Под пристальным взором мерцающих глазниц Смерти проплывает в глубинах космоса мировая черепаха, чей панцирь покрыт шрамами от комет и метеоритными кратерами. Смерть знает, что однажды умрет даже Великий А’Туин; вот это будет непростая работенка.

      Но взгляд Смерти устремляется вперед, к сине-зеленому великолепию самого Диска, что неспешно вращается под кружащим вокруг него крошечным солнцем.

      Сейчас оно поворачивает в сторону необъятного хребта, известного под именем Овцепикских гор. Овцепики полны глубокими долинами, и внезапными утесами, и такой обильной географией, что сами не знают, как ею распорядиться. Погода в здешних местах своеобразна: затяжные шрапнельные дожди, хлесткие ветры и нескончаемые бури. Иные поговаривают, причина в том, что Овцепики – гнездилище древней, необузданной магии. Впрочем, иные лепят все, что в голову взбредет.

      Смерть моргает, настраивая глубину резкости зрения. Вот ему становятся видны луга на повращательных склонах гор.

      Вот конкретный склон.

      Вот поле.

      Вот бегущий мальчик.

      Вот Смерть приглядывается.

      Вот голосом, подобным звуку падающих на гранит свинцовых плит, он произносит:

      – ДА.

* * *

      Несомненно, в почве этих гористых, изломанных краев, прозванных из-за необычного оттенка, присущего здешней флоре, октариновыми лугами, было что-то волшебное. К примеру, это было одно из немногих мест Плоского мира, где росли обратнолетние подвиды растений.

      Обратнолетники растут вспять во времени. Ты сеешь их в этом году, а они вырастают в прошлом.

      Родня Мора делала вино из обратнолетнего винограда. Оно обладало очень мощным эффектом и весьма высоко ценилось прорицателями, поскольку, разумеется, помогало видеть будущее. Подвох был в том, что похмелье наступало предыдущим утром, так что приходилось изрядно набраться, чтобы его пережить.

      Обратнолетники обычно выращивают серьезные крупные мужчины, склонные к интроспекции и тщательной сверке с календарем. Хозяин, который забыл посеять обычные семена, просто остается без урожая, тогда как человек, который забыл посеять то, что уже собрал годом ранее, рискует разрушить всю ткань причинно-следственных связей, не говоря уже о грозящем ему изрядном конфузе.

      Изрядным конфузом для семьи Мора служило и то, что серьезности в младшем сыне не было ни капли, а способностей к садоводству он проявлял не больше, чем дохлый краб. Нельзя сказать, что он был ленив, однако трудолюбие его было того неопределенного жизнерадостного оттенка, которого серьезные люди очень быстро приучиваются опасаться. Было в нем что-то заразное и, возможно, даже губительное. Создавалось впечатление, что Мор, долговязый, рыжеволосый и веснушчатый, лишь отчасти контролирует движения своего тела, будто составленного из сплошных коленок.

      В тот конкретный день оно с воплями носилось, как очумелое, по полю и размахивало руками.

      Сидя на каменной изгороди, за Мором понуро наблюдали отец и дядя.

      – Одного не могу понять, – говорил отец Мора, Лезек, – почему от него птицы не разлетаются во все стороны. Я бы мигом усвистал, заметив, что на меня такое бежит.

      – Ах. Поразительная все-таки штука – человеческое тело. Ты глянь: ноги разбрасывает по всей округе, а несется быстро.

      Мор домчался до конца борозды. С его пути, переваливаясь, убрался переевший лесной голубь.

      – Но сердце у него на месте, – осторожно сказал Лезек.

      – Ага. В отличие от всего остального.

      – Дома грязи не разводит. И не обжора, – продолжал Лезек.

      – Оно и видно.

      Лезек покосился на брата, неотрывно глядящего в небо.

      – Слыхал, тебе на ферму рабочие руки требуются, Хэмеш, – сказал он.

      – Так я же взял себе помощника, будто не знаешь?

      – Надо