Берега/разделительная/черта. Ирина Иванченко

леску.

      Спальня, что была отведена —

      смеху-то! – все называли детской.

      Я была – вот шутка-то – ему

      от рассвета до ночи сестрою.

      Ведьма, забери себе назад

      это сердце. Он того не стоит.

      Приплывает, еле двигая плавником

      Приплывает, еле двигая плавником,

      говорит, от немоты отойдя не слишком,

      у меня теперь отдать тебе – ничего,

      даже голос предложить – осмеёшь же – такой неслышный

      стал, осипнув от молитв и от горьких клятв,

      что рассыпала ему, как в спальню цветы до ложа,

      где теперь он спит, а рядом его жена,

      и покоя их никто уже не тревожит.

      Я смотрю, как слезы капают – жемчуга —

      на ее ладони белые, вижу горе,

      и ей вторят волны, режущие мне грудь,

      и ей вторит, боли девичьей вторит море.

      И не можется мне, глупой, не помогать,

      раз хранить беду и счастье работу дали.

      Я ей капаю в напиток прозрачный яд,

      что ей вены взрежет пламенем острей стали,

      доберется лапой жадною до груди,

      вырвет сердце ее ласковое. Прочь жалость!

      Принц, ее не полюбивший, не пощадил,

      нелюбви своей вонзив в нее злое жало,

      значит, мне жалеть не нужно ее вдвойне,

      только колет в клетке ребер чертовски сильно,

      и не хочется мне цену ей говорить,

      пусть она помочь сама же меня просила.

      Варево готово от бед мое,

      выпьешь – и уйдет боль, уже не тронет.

      Она преподносит мне алый ком

      вырванного сердца в своей ладони.

      Как там было на деле, никто не знал

      Как там было на деле, никто не знал.

      Говорили, Принц стражу в ту ночь не звал,

      что кинжал обнаружили на парче,

      чьей-то залитой кровью, но только чьей?

      Что пиратскую дочь может удивить?

      Он шептал ей слова свои о любви,

      пальцы прятались в кружево рукава.

      А ее руки знали лишь, как канат

      оставляет занозы и волдыри.

      Задыхаясь от страсти, почти немым,

      он ей падал в колени, дрожал, сражен.

      Он был легким пером, а она – ножом.

      Он был птицей, упрятанной в замка клеть.

      А она – вором, что клеть решил посметь

      вскрыть своей огрубевшей за жизнь рукой.

      Ворвалась, как волна, отняла покой.

      Только все это – сказка не о любви.

      Говорил ей отец, должен клад хранить

      самый верный и честный из мертвецов,

      а любовь не для нас, дочь, в конце концов.

      Он доверился ей, в тайный грот пришел.

      Она не обманула, сказав, душой

      вечно связан с ней станет, ответив «да»,

      с ней уже не расстанется никогда.

      С того дня прошло много хороших дней,

      обратилась та дева в грозу морей,

      стал легендой упрятанный ею клад,

      но найти его – мало сокровищ карт:

      мертвец клад охраняет, собак верней.

      Только изредка кажется все же ей:

      кудрей шелковых