Петр Первый. Том 2. Алексей Толстой

на Красную Горку* приеду невесту себе сватать».

      Мужик оставался на поварне ночевать, Иван Артемьич поднимался наверх, в жаркую опочивальню. Два холопа в ливреях, давно спавшие у порога на кошме, вскакивали, раздевали его, – низенького и тучного. Положив сколько надо поклонов перед лампадой, почесав бока и живот, совал босые ноги в обрезки валенок, шел в холодный нужник. День кончен. Ложась на перину, Иван Артемьич каждый раз глубоко вздыхал: «День кончен». Осталось их не так много. А жалко, – в самый раз теперь жить да жить… Начинал думать о детях, о делах, – сон путал мысли.

      Сегодня после обедни ожидались большие гости. Первая приехала Санька с мужем. Василий Волков, без всяких поклонов, поцеловал тестя, невесело сел к столу. Санька, мазнув отца губами, кинулась к зеркалу, начала вертеть плечами, пышными юбками, цвета фрезекразе*, оглядывая новое платье.

      – Батюшка, у меня к вам разговор… Такой разговор серьезный. – Подняла голые руки, поправляя шелковые цветочки в напудренных волосах. Не могла оторваться от зеркала, – синеглазая, томная, ротик маленький. – Уж такой разговор… (И опять— и присела, и раскладными перьями обмахнулась.)

      Волков сказал угрюмо:

      – Шалая какая-то стала. Вбила в башку – Париж, Париж… Только ее там и ждут… Спим теперь врозь.

      Иван Артемьич, сидя у голландской печи, посмеивался:

      – Ай-ай-ай, учить надо.

      – Поди ее – поучи: крик на весь дом. Чуть что – грозит: «Пожалуюсь Петру Алексеевичу». Не хочу ее брать в Европу, – свихнется.

      Санька отошла от зеркала, прищурилась, подняла пальчик:

      – Возьмешь. Петр Алексеевич мне сам велел ехать. А ты – невежа.

      – Тесть, видел? Что это?..

      – Ай-ай-ай…

      – Батюшка, – сказала Санька, расправив платье, села около него. – Вчера у меня был разговор с младшей Буйносовой, Натальей. Девка так и горит. Они еще старшую не пропили, а до этой когда черед? Наташа – в самой поре, – красотка. Политес и талант придворный понимает не хуже меня…

      – Что ж, у князя Романа дела, что ли, плохи? – спросил Иван Артемьич, почесывая мягкий нос. – То-то он все насчет полотняного завода заговаривает…

      – Плохи, плохи. Княгиня Авдотья плакалась. А сам ходит тучей…

      – Он с умной головы сунулся по военным подрядам, ему наши наломали бока…

      – Род знаменит, батюшка, – Буйносовы!.. Честь немалая взять в дом такую княжну. Если за приданым не будем слишком гнаться, – отдадут. Я про меньшенького, Артамошу, говорю. (Иван Артемьич полез было в затылок, помешал парик.) Главное, до отъезда моего в Париж окрутить Артамона с Натальей. Очень девка томится. Я и Петру Алексеевичу говорила.

      – Говорила? – Иван Артемьич сразу бросил трепать нос. – Ну, и он что?

      – Милое дело, говорит. Мы с ним танцевали у Меншикова вчерась. Усами по щеке меня щекочет и говорит: «Крутите свадьбу, да поскорее».

      – Почему скорее? – Иван Артемьич поднялся и напряженно глядел на дочь. (Санька была выше его ростом.)

      – Да война,