Куклолов. Дарина Александровна Стрельченко

стихи ещё сочиняют. Шепчутся, подталкивают друг дружку, а первый-то так и не вызывается.

      – Друзья?.. – подбодрила председательница.

      Ну-ну, жди, как же, вызовется кто-то. Как бы не…

      – Катенька? Конечно, давай. Что ты нам прочитаешь?

      Катя – та самая, вчерашняя Катя! – сидела ко мне ближе всех, но спиной – потому-то я её не узнал. Лихорадочно, стараясь успеть, пока она не начнёт читать, я перебежал за стол напротив, чтобы видеть её лицо. Кажется, Катя краем глаза заметила движение – покосилась, нахмурилась, но вернулась к разложенным на столе бумажкам.

      – Катюша?..

      Народ почтительно примолк. Я тоже замер. Кто-то шепнул:

      – Про рыб прочитай!

      Про рыб? Тут, выходит, и поклонники есть, знатоки творчества?..

      – Эдда Оттовна, я про театр кукол. Неконкурсное.

      Я вздрогнул. Закружилась голова, дёрнулась тень от настольной лампы. Все звуки остановились; стих шорох страниц, и выключили голоса.

      – Я не пойду в театр кукол.

      Там что-то… что-то неживое.

      Там брошен тюль на чёрный угол,

      Там пляшут тени под рукою.

      Там алебастровые люстры,

      Там фееричные сонаты.

      Там танцы, окрики и бюсты,

      Там где-то вход в чертоги ада.

      Катя читала, седая Эдда Оттовна мерно покачивала головой, а у меня с каждой строчкой переворачивалось что-то внутри. Перед глазами поднималось знакомое закулисье. Оживал отец. Оживали в его руках пыльные куклы.

      Щелчок, и судорожно леска

      Взлетит, а следом вспрыгнет локоть,

      И куклы встанут в арабески,

      И куклы живы, кривы, ловки.

      Стены библиотеки расступились, столы и люди отошли в тень. Их заменили картины из такого глубокого детства, что до этой секунды я не был уверен, что помню их. Я ощутил свою руку сжатой в огромной ладони отца. Запахло воском, клеем, папье-маше, нагретой на софитах пылью. Я снова был там, с батей, в том театре марионеток, где он нашёл Кабалета.

      Покажут нити: мы ведомы.

      Нить отзовётся резким смехом.

      Завалит окна пудрой снега.

      Я не пойду. Там тьма в том доме.

      Катя замолчала. Прежде, чем раздались первые хлопки, я бросился вон, выскочил из библиотеки и, задыхаясь, побежал к проходной. До закрытия банка, из сейфа которого отец умолял забрать кукол, оставалось полтора часа. Я успею.

      Глава 7. Банк

      Олег бежал, как не бегал кросс перед сборами в десятом. Задыхаясь, оскальзываясь, яростно дыша ртом. В голове, подгоняя, звучал Катин голос: покажут нити: мы ведомы. Нить отзовётся резким смехом… Ему тоже хотелось смеяться; может быть, сказывались недели напряжения и тоски.

      Когда-то покидают нас любые печали. Олег знал: печаль об утраченной жизни не рассеется ещё долго. Но, подвластная услышанному стихотворению, она словно сдала одну из позиций, временно отступила. Он чувствовал: тоска вернётся. Но пока есть передышка, несколько часов, может быть, дней