Золотая пряжа. Корнелия Функе

которые горожане подбирали утром на скамейках в парке и железнодорожных платформах. – Каменный король печется не о Фее! Он защищает от нее своих подданных». Никто не сомневался, в конце концов, что при помощи магии любовница Кмена сможет без труда защитить королевство от объединившихся армий Лотарингии и Альбиона.

      Приведи ее.

      Лишь только в зелени проглянул стеклянный фронтон павильона, в душе Доннерсмарка затеплилась последняя надежда: а вдруг Фея уехала. Она имела обыкновение время от времени покидать замок, иногда на несколько дней. Конюхи шептались, что лошади, везущие ее карету, – заколдованные жабы, а кучер – паук в человеческом обличье.

      Надежды Доннерсмарка рухнули: она была дома. Если, конечно, действительно считала это место домом.

      Гвардейцы Кмена пропустили Доннерсмарка без лишних слов. Два гоила: яшмовый и лунного камня. В отличие от Амалии Фея не требовала, чтобы ее охрана имела такую же кожу, как Кмен. Но сопровождающим королевского посланника солдатам преградили путь. Доннерсмарк не протестовал: если Фея вознамерится его убить, ни один человек на свете не сможет этому воспрепятствовать. До сих пор он видел ее только издали, одну или в сопровождении короля. На балах, дворцовых приемах, в последний раз – на празднике в честь рождения принца. Фея ничего не преподнесла младенцу: ее подарком была кожа, сохранившая принцу жизнь.

      Она предстала перед ним одна, без слуг и горничных. От ее красоты у Доннерсмарка перехватило дыхание, как от внезапной боли. Полная противоположность детской миловидности Амалии. Неудивительно, ведь Фея никогда не была ребенком.

      Стеклянная крыша павильона переливалась всеми цветами радуги. Так пожелала Фея, чтобы деревцам, которые она велела насадить между мраморными плитами пола, хватало солнца. Саженцам всего несколько недель, но они уже царапали прозрачный потолок, а покрытые цветами ветви заслоняли стены. И все вокруг нее росло и плодоносило, словно она была сама Жизнь. И ее платье казалось сшитым из листьев.

      – Странный узор на вашей груди, – заметила Фея. – Олень уже зашевелился?

      Она видела то, что скрыто от остальных. Ее тень на мраморных плитах была черной, как лесная почва близ домика деткоежки.

      – Императрица желает вас видеть.

      Напрасно Доннерсмарк приказывал себе не смотреть на нее, взгляд Феи приковывал, не давая опустить глаза.

      – Зачем?

      Почти звериным чутьем посланник почувствовал исходящий от нее гнев.

      – Ребенок жив, передай ей. И скажи, что она умрет, как только его не станет. Я нашлю на нее моль, и гусеницы будут окукливаться под ее кожей. Ты понял? Слово в слово, и не торопись… Соображает она так же туго, как скоро гневается. Ступай!

      Тени за деревьями зашевелились. За шелковым диваном, на котором, как говорили, Фея никогда не лежала, замелькали фигуры волков и единорогов. Зашипели змеи на коврах, которые Кмен нарочно для нее выписал из Нагпура. Они не предназначались для стен, построенных руками смертных. Но этот гнев означал боль, и ее боль тронула Доннерсмарка