Моя Сибириада. Надежда Бердова

мой сон.

      Прабабушка Анна, жена Дмитрия Антоновича, мать моего родного деда Григория, под иконами в переднем красном углу поставила стул, посадила маму со мной на руках и стала читать молитвы. Она была очень набожной, воцерковлённой.

      Сколько я помню, на Крещение всегда на дверях, окнах ставили кресты, которые они, по поверью, заслоняли от худа. На Троицу заносили в дом берёзовые ветки, ими украшали иконы. Перед иконой Всецарицы Матери Божьей всегда горела лампадка со специальным церковным маслицем. За обеденный стол харчевать садились, прочитав молитву «Отче наш». Перед Пасхой тщательно убирали дом, красили яйца, пекли куличи. Перед всякой большой работой – то ли это покос, то ли посевная, то ли охота, то ли молотьба – всегда шли в церковь к батюшке за благословением. Уничтожение церкви, икон не дошло до нашей деревни, но бабушка Анна всегда читала молитву о заблудших душах и просила им снисхождения за страшный грех.

      Деревенская церковь стояла на юру, по-над Ангарой. Сын бабушки Анны Григорий начал строить рядом новую церковь, заложил уже фундамент, но не успел. Достраивал церковь его отец Дмитрий Антонович, а дьячком служил родной брат бабушки, который не верил в Бога и богохульствовал. За такой грех его Бог наказал: в летнюю грозу, после службы, когда он закрывал на ночь церковь, его убило молнией прямо на крыльце.

      Уже к вечеру вся деревня знала, что Мария родила дочь, вылитый Саша. Папины двоюродные братья хотели посмотреть на меня, но никто не разрешал, а Федька, младший брат папы, держал крепко оборону, сидя на завалинке, отвечал на их вопросы:

      – А она сильно маленькая?

      – А она громко плачет?

      – А ты, Федь, иди в дом и потихоньку покажи её в окно.

      Федька говорил важно, как главный и самый богатый, через губу. Братья возмущались:

      – А чо ты, Федька, сразу зазнался, она нам тоже сестра, как и тебе. И нам тетя Паша всё равно её покажет.

      – Вот когда покажет, тогда и будем разговор вести. И не сестра она мне, а племянница, я ей дядюшка, а вы Саше братья двоюродные, – отвечал Федька.

      – Тогда кто она нам, тоже племянница?

      – Ну вот, всё поровну.

      Скоро все к этой новости привыкли. Дед Илья получил прозвище – «повитуха». Все успокоились. Смотрины бабушка устроила только через неделю – по какому-то неписаному закону. Она вынесла свёрток в шерстяном платке с кистями. Во рту у меня торчала марля, в которой был разжёванный хлеб – это вместо пустышки. Об этой причуде, пустышке, тогда никто и не знал, а так сразу и спокойствие, и пища. Братья посмотрели, сказали:

      – Ладно, ничо, пусть растёт, потом решим, на кого походит.

      Федька не обижался на них. Когда я начинала плакать, Федя стрелой мчался к кровати, сбивая всех с ног, и приговаривал:

      – Есть хочет, есть хочет!

      – Да нет, – отвечала бабушка, – мокрая, наверно.

      – Вот мокрушка родилась, – говорил Федя по-доброму и убегал.

      Однажды он спросил у бабушки про меня:

      – А как так можно: зубов нет, а ложка золотая во рту?

      – С чего ты взял?

      – А