Моя Сибириада. Надежда Бердова

нею, словно ждали, когда мама даст жизнь плоду любви, и как бы укрывали её своим одеялом от дурного глаза.

      Дед Илья то уговаривал маму тужиться, то ругал, что она хочет погубить Сашкиного сына. Мама попросила воды. Дед почерпнул ковшиком немного воды, плеснул маме на лицо и сказал:

      – Рожай быстрее, а то ветер поднимается, перевернёт лодку, и все потонем, давай вместе со мной. Вроде как бечеву тянем. Ну, давай, тужься, хорошо! Ещё раз, ну, ещё раз, сильнее тужься. Ну ещё, всё – последний. Вот и молодчина!

      У деда в руках был розовый живой комочек – девочка. Он осторожно положил плод любви маме на живот, наклонился над младенцем и стал перекусывать пуповину.

      Позднее мама, вспоминая эту ситуацию, долго смеялась, что у деда зубов во рту мало осталось, он то правым боком зубов кусал, то левым, приговаривая:

      – Знал бы, что буду пуповину перегрызать, орехи бы не щёлкал. Да это бабка Прасковья виновата, все зубы мне выпердела.

      Завязал пуповину в узелок, ткнул в него пальцем, подхватил меня под руки и три раза с головой окунул в Ангару. Положил на свою рубаху, прикрыл от гнуса.

      Мать сказала, что у неё сейчас ещё будет один ребёнок, опять схватки начались.

      – А ты рожай, не бойся, второй-то легче выйдет, – сказал дед Илья.

      Вышло моё спальное место, в котором я спокойно и привольно жила, не зная ни забот, ни хлопот. В небе, над лодкой, низко-низко пролетели говорливые быстрые ласточки, облака отступили к горизонту, а Ангара тихонько, как бы нашёптывая колыбельную, омывала мелкой волной борта ковчега, который принял меня. Она как бы благословляла меня и маму на новую жизнь.

      Лодка легонько пошла к берегу и причалила почти там, где ей следовало быть. Дед примкнул лодку, посадил маму на корму, дал меня ей в руки, а сам взял ковш, которым вычёрпывали воду из лодки, положил в него моё «спальное» место. Взял деревянное весло, другого ничего не было, поднялся на высокий берег, выкопал ямку, положил содержимое из ковшика, закопал и придавил несколькими камнями.

      Вернувшись, сказал:

      – Ну, пойдёмте с Господом Богом к Парасковьюшке, пусть дальше она хлопочет…

      Прасковья Гарбидоновна, жена Ильи Назаровича была единственной повитухой в деревне. Больницы тогда не было.

      Дед Илья шёл и приговаривал:

      – Вот хорошо, что никого на улице нет, а то сглазили бы и тебя, и дочку. Сашка будет мне по гроб жизни благодарен, что я тебя уберёг. А ты шибко-то не ступай, иди ровно, а то, не дай Бог, споткнёшься да упадёшь. Как я тебя поднимать-то буду, вишь, руки заняты. А девчонка-то накупалась в Ангаре, спит. Хорошо, что девку-то родила, значит, Сашка придёт домой с войны живым, её ведь растить надо. Вот если бы парнишка родился, то могло быть по-другому, вроде как замену оставил за себя. Так что всё очень хорошо, а парня потом попозже родишь, дело нехитрое при любви обоюдной.

      Так дед Илья отвлекал маму, поддерживал. В рассуждениях подошли к воротам дома. Дед с ношей шёл первым. Прасковья в окно увидела всех и, ахнув, выскочила во двор. Илья передал ей свёрток со словами:

      – На