Ангел пролетел. Татьяна Устинова

Я знаю, что это не по правилам, но… это я.

      Опять стало очень тихо, и только звякнул колокольчик на елке.

      «Ангел пролетел», – почему-то подумал Шумаков, а вслух сказал, и не сказал, а загремел даже:

      – Ты? Зачем ты с капельницы пакет сняла?

      – Так больной же… умер. Я и сняла. Мне Лебедев сказал, что капельницу заберет, потому что в третьей палате держалка отвалилась, и я ему эту освободила. А пакет здесь выбросила… потому что…

      – Ну?

      – Не кричи, Дмитрий, – распорядилась Нонна Васильевна. – Муж ей позвонил. Она с пакетом прямо сюда и прибежала, к телефону. Он в полярной авиации служит и вернуться должен был только в феврале. А он прилетел. Сюрприз сделал. Вот она к нему и помчалась как полоумная. Вернулась и всем конфеты свои пораздавала, из подарка. На радостях.

      Шумаков шумно выдохнул.

      – А мне почему не сказала? Наврала, что за булкой ходила?

      – Да вы же всегда громче всех кричите, что на работе никаких личных дел, – пробормотала Маша и всхлипнула.

      – Как тебе скажешь, когда ты у нас – гроза! – поддержал Глеб. – Я тебя сам боюсь. К Шурке на свидание чуть не в окно лезу, черт!.. На тебя попадешь, мало не покажется!

      Шумакову стало еще хуже, чем было.

      – Значит, ты сняла пакет, когда он уже умер?! И никакой другой не ставила?

      Маша посмотрела на него сочувственно и с некоторым подозрением, как на ненормального:

      – А… зачем ему ставить, если он… умер уже?

      Все разом зашевелились, словно выдохнули, и опять замерли. Нонна держала перед собой бутылку с шампанским, как брандспойт.

      – Давайте дернем по глотку, – предложил Глеб, вышел из-за Нонниной спины и шлепнул на стол, рядом со злополучным пакетом, полбатона толстой вареной колбасы в целлофановой обертке, – пусть у нас до праздников больше никто не помрет!

      – Он умер просто потому, что умер, – в ухо Шумакову сказала Нонна Васильевна и поставила наконец свою бутылку. – Не переживай ты так, Дмитрий!

      Когда он скатился с крыльца, черная «Хонда» уже стояла неподалеку. Снег сыпался, падал на капот и медленно таял. Катя Рождествина сидела на корточках рядом с передним колесом и гладила по голове давешнего пса. Пес был здоровый, худой, со свалявшейся, как будто лишайной, шерстью.

      Шумаков поскользнулся на ступеньке, чуть не упал, она подняла голову и посмотрела на него.

      – Он пришел поздороваться, – сказала она про пса. – Про жизнь рассказать.

      – Рассказал? – спросил Шумаков глупо.

      Она кивнула. Ее замшевая перчатка с тонкой золотой цепочкой на запястье была в мокрой собачьей шерсти.

      Ветер налетел, приналег, пес зажмурился и отвернулся.

      Катя поднялась и посмотрела на Шумакова.

      – Вы хотели меня видеть? Что-то случилось?

      – Ничего не случилось, – выпалил Шумаков, ужасаясь тому, что говорит, – просто я хотел сказать вам, что ваш дед был чудесный человек. Изумительный.

      Катя погладила подсунувшуюся собачью башку.

      – Это точно, – сказала