Записка самоубийцы. Валерий Шарапов

надо лишь кивать, травить байки из своей насыщенной практики, да поярче, чтобы аж челюсть у него отпадала, и с умным видом писать хотя бы по одной бумажке в день.

      9

      Яшка ошибочно полагал, что если тихо проникнуть в общагу и залечь в койку, то никто ничего не заметит. Расчет не оправдался. Стоило отмыться в тазу, с грехом пополам оттереть запекшиеся сопли-кровищу и замочить одежу, которую как будто кошка с помойки приволокла, как немедленно появилась эта, комсорг Маринка с говорящей фамилией Колбасова.

      Вечно она колбасилась по всей фабрике, не давая людям дышать, ни с кого не спуская глаз. С чего она вязалась к нему, некомсомольцу, он не понимал и серьезно подозревал, что Маринка просто сживает его со свету. Правда, на этот раз она почему-то не заорала, как обычно, а просипела, как пробитая камера:

      – Канунников, – и Яшка изумился: надо же, оказывается, и его фамилию прошипеть можно, – у тебя прогул, два дня!

      Анчутка вяло сделал вид, что ужаснулся:

      – Неужто?

      – Требую объяснений. На каком основании?

      – Захворал я, – заявил он, томно глядя в потолок.

      Маринка с подозрением потянула курносым носом, но Яшка не испугался. Ничем особо он не рисковал, ведь после ночных приключений, употребленной полбуханки да потасовки и духа хмельного в нем не осталось.

      – Знаешь ли, Мариночка, в сердцах так и давит, что даже в ногу отдает, правую.

      Он потер указанную конечность. Въедливая девка, фыркнув, указала на свою коленку, круглую, как фонарь.

      Яшка не понял, в чем дело.

      – Что? – спросил он с недоверием и подумал: «Как, и эта туда же? Заигрывает?»

      – Вот это правая, тундра ты уральская, – просипела Маринка, тыча пальцем в ногу. – Эта!.. Немедленно вставай на проработку.

      – Не могу я, Мариночка. Помираю, – простонал Анчутка и пообещал: – К утру кончусь.

      – Вставай, говорят тебе. Вышвырнут тебя с работы с волчьим билетом по статье – допрыгаешься. А ну пошел!

      Уже совершенно невежливо скинув его с койки, влезла в чужую тумбочку, вынула одежу и чуть ли не как пупса целлулоидного принялась одевать.

      – Да ты сдурела совсем! – возмутился Яшка, прикрываясь. – Что я тебе?..

      – Это я тебе! – пообещала Маринка. – Сорок пять секунд у тебя, а потом на проработку! И очень не советую опаздывать!

      Вышла, грохнув дверью. Анчутка, вздыхая, принялся собираться. Вот она, оседлая жизнь…

      …Яшка, смирно сложив руки, сидел в «позорном» углу. Вид у него был показательно-сокрушенный, и он никак не мог понять, за что ему такая честь: быть прорабатываемым комсомольским активом.

      Он-то уже губы раскатал: просто вызовут в кадры, сунут в зубы трудовую книжку – и гуляй на все четыре стороны без выходного пособия. Снова воля вольная.

      «А тут нудят, нудят, тянут волынку – ну как самим не надоест? Неужто вздумали за меня того… бороться? Тогда крышка. Завоспитают».

      Докапывался кадровик Лебедев:

      – Что делать-то будем, Канунников? Неужели увольнять?

      Анчутка горестно развел руками: мол, ничего не поделаешь,