Река Великая. Максим Николаев

печень после алкоголя требовала жидкости. Он продержался несколько часов, дольше не смог.

      Рыбу не чистили. После еды на бетонном полу он оставлял чешую и кости вместе с вареными кишками, которые выковыривал на ощупь. Бывало, что Шкарин засыпал прямо в этой грязи, но чаще находил в себе сил доползти до соломенного лежака.

      За кирпичной стеной в соседней камере томился в первые дни какой-то рыбак. К тому времени, как Шкарин попал сюда, он уже словил белочку: гонял чертей, звал жену Алену, детей, срывался на плач. Только однажды Шкарину удалось докричаться до него. Он спросил рыбака, как тот попал сюда, а тот в ответ начал базарить про каких-то страусов. Потом его увели. С тех пор тишину только раз в сутки нарушали шаги и голос стражника за дверью.

      Алюминиевая кружка у него в руке такая же, как была на Серёдкинском строгаче, и даже вмятина на том же левом боку. Сегодня пойло крепче, он чувствует это по запаху. Вдобавок к спирту – еще что-то неприятное, травяное. Он вспоминает про горячего рыбака за стеной и выливает жидкость обратно в корыто.

      Под головой у него скатка из куртки, задубевшей от телесного жира и пота. Шкарин на боку ковыряет ногтем щербину в цементе между кирпичами до тех пор, пока не забывается тяжелым сном, в котором видит фонтан с прозрачной водой. В фонтане плещутся голые бабы с рыбьими хвостами и огромными сиськами.

      Его будит звук отпираемого засова. Пленник не открывает глаз и старается дышать ровно, как спящий. Скрипят нерасхоженные петли. Двое подходят к матрасу. Глаза у Шкарина слезятся от резкого света фонаря.

      – Вставай!

      Юльки Котовой батя, что ль? Голос его. По синьке старый чухан дважды вламывался к ним с матерью в хату. Зарежу! Зарублю! Падла! Убийца!.. По факту, яиц Котову не хватило даже на то, чтобы дать ему хоть раз в морду как следует. Шкарин только щерился на него, а чухан бесился от этого еще больше.

      Когда слезы прошли, он понял, что обознался. Над ним стоял не Котов, а усатый, который встречал его во дворе. В руке он сжимал знакомый кистень, а из одежды на нем был только плащ с блестящей застежкой на груди. Молодой был вместе с ним, совершенно голый. Он держал фонарь. Впервые Шкарин смог оглядеть свою крохотную загаженную камеру. На вид она оказалась еще меньше, чем на ощупь.

      Шкарин послушно встал и повалился обратно на тюфяк с соломой, изображая пьяного. Полежал. Попробовал еще раз, и снова мягко упал. Его насильно подняли и подмышки поволокли к выходу. Из коридора, куда выходило несколько закрытых дверей, они втроем поднялись в ледяное помещение, где на полках стояли ящики с замороженной рыбой.

      Через лабиринт стеллажей его вывели на двор, где толклось еще несколько мужиков, все – голые и бородатые, кроме единственного пацана с мясистым и безволосым, как у бабы, телом.

      С пленника содрали одежду и запихнули в деревянное корыто с холодной водой. Пухлый пацан взял губку, опустился на колени перед корытом и начал драить ему кожу. Остальные зырили молча.

      Шкарин дал закончить очередное издевательство над собой, выбрался из воды с помощью чужих рук и не глядя лягнул в том