Поход на полночь. Александр Невский. Борис Александрович Алмазов

их будто дрова на тележку, с которой уже торчали руки и ноги мертвецов.

      – Чего медленно убираете! – рявкнул на них дружинник, – Растеплеет – мор от мертвяков пойдет.

      – Не поспеваем, – смиренно сказал инок, подняв на всадников черные провалы глазниц. Все лицо-то у него было, будто череп кожей тонкой обтянутый: – уж четвертую скудельницу трупом наполняем… Уж тыщ с тридцать схоронили…

      Накрыв трупы рядном, монахи медленно поволокли телегу вдоль по улице.

      – Видал! – прошептал Федор, – И сами-то наземь не валятся оттого, что за телегу держатся…

      Вроде тогда они в Софии и службу не стояли. Приложились к иконам, да и назад поскорей. Потому загудел набат, и воины охраны заторопили княжичей обратно, под защиту стен княжеского городища.

      – Тимофей, – позвал князь Александр пономаря. – Поди сюда. Ты голод, о том годе, как мы с братом Федором сюда приехали, помнишь?

      – И рад бы забыть, да как такое забудешь… – горестно вздохнул пономарь.

      – Сказывали, тогда всякий грех творили, скверное ели и мертвечиной не брезговали?

      – Истинно так! Иные, из простой чади, людей живых резали и ели. А иные мертвых мясо, с трупов срезая, ели, а другие конину, псину, кошек… Иные же мох ели, ужей, сосну, кору липовую и лист ильмов, кто что промыслит. А иные еще злые люди начали добрых людей дома поджигать, где рожь чуяли, и так расхищали имение их, вместо покаяния. И горше того зло было; видели пред очами своими гнев Божий: мертвецы по улицам, и по торгу, и по Великому мосту, не погребенные. И вторую скудельницу поставили на поле, в конце Чудинцевой улицы, и была та полна, в ней же и числа нет; и третью поставили на Колени, за Святого Рождества церковью, и та наполнилась, в ней же и числа нет.

      – За что ж кара такая от Господа?

      – Да как же «за что»? – горько усмехнулся пономарь, – По грехам! А может, во испытание, да народ не уразумел! Нам бы, все это видящим пред очами своими, лучше становиться, мы же только пуще: брат брата не пожалеет, ни отец сына, ни мать дочери, сосед соседу хлеба не преломит. Не было милости между нами, но была туга и печаль, на улице скорбь друг между другом, дома тоска при виде детей плачущих о хлебе, а других умирающих. И покупали хлеб по гривне и больше, а ржи четвертую часть кади покупали по гривне серебра; и отдавали отцы и матери детей своих за хлеб купцам. Горе же это было не только в нашей земле одной, но по всей области Русской, кроме одного Киева. Так Бог воздал нам по делам нашим.

      Пономарь всхлипнул, стал утираться рукавом подрясника.

      – А пожар-то какой! Весь город вымел! Загорелось от двора Матвея Вышковича, и погорел весь конец Словенский, даже и до конца Холма… Такой лютый пожар был, что и по воде огонь шел, через Волхов…

      – И народ, видя такое, не покаялся?.. – на то спросил, не то подытожил Александр.

      – Да какое там! Такое озлобление в людях стало: по улицам, средь бела дня, резали! … А иные, бесовство не оставляя свое, волховали да чародейничали… С того волхования глад только усиливался. Народ, как сие уразумел – почал