Поселок Просцово. Одна измена, две любви. Игорь Бордов

не поспоришь, везёт.

      Если говорить о силе чувств, то Дину, наверное, я любил сильнее всего. Потому что эти чувства возникли не только одновременно с разгаром пубертата, но и одновременно с новизной восприятия мира вообще, когда всё ярко, когда расстояние от земли до неба очень мало́ и категории мышления слишком глобальны. При этом же, на поверку, в той же Дине не было вообще ничего, кроме этой её небоязни продвигаться и экспериментировать в сексе (впрочем, не без меркантильной и банальной цели – женить меня таки на себе).

      Я думаю, потребность в любви возникает от дефицита любви, что логично. История с Поли действительно была чрезмерно надуманной. Абсолютно безумный каприз моей романтической фантазии, ничего больше. Я видел, с самого начала, что Поли в целом как-то скучно смотреть на меня, на моё вычурное ухаживание, на моё писательство; и даже на мои попытки хоть что-то сделать в сексе, чтобы это не было так кисло. И кроме ровного, незлобивого отношения друг к другу, у нас в семье ведь и не водилось ничего. Да и семьи-то не было, по большому счёту, так, паразитизм какой-то. Однажды моя маман профилактически вспылила на то, что мы вообще-то «неплохо устроились», и чтоб, мол, к их (родителей) возвращению с огорода было нынче же что-то съедобное хоть раз в столетие нами приготовлено, а не ею. Мы с Поли не обиделись, а что?, ну правда… Сели в нашу любимую позу праздного мыслителя, посидели так минут 15 и поплелись угрюмо на кухню. Однако торт-муравейник, который мы тогда заделали вышел необычайно вкусным. Что говорит о том, что при желании Поли могла быть неплохим кулинаром. Если бы ей (как и всем прочим, впрочем) вход не мамину кухню не был заказан. Ну а на нет – и суда нет. Будем тихонько дальше паразитировать: весело телевизор с благодушной свекровью смотреть, ну и иногда Игорёчка в постельке ублажим, раз он так хочет (хотя лучше бы в уголки или преферанс под бутылочку пивка с арахисом перекинуться).

      Я отказался жениться на Дине, потому что подспудно соглашался с родительским советом: ну не пара она, дура в общем-то, мне, растущему интеллектуалу. И я никогда не сказал бы Поли, что хотел бы от неё ребёнка, ибо какая из Поли мать и семьянинша? – смешно же. А вот Алине я это сказал. Когда мы лежали в своём диспансерном лесу под пасмурным небом. Свежая трава толком ещё не проросла, и мимо нас невдалеке, помню, ёжик пробежал. А почему сказал? Видимо, исходили от неё эти волны… добротной семейственности, что ли. А ещё – преданности, чистоты (хоть мы и непонятно что творим тут, в лесу) и даже праведности (я, правда, не орудовал тогда такими понятиями, только чувствовал что-то такое); стабильности (не такой ленивой, как у Поли, а уверенной, жёсткой, до гробовой доски). Но это не был и голый, холодный расчет, конечно. Был же яркий, сильный ответ на мою романтику; существовало и единодушие в восприятии красоты и во вкушении радости от красоты. И от этого воспалялись и пылали чувства. И вышел запал для всей этой просцовской самоотверженности.

      Помню, как-то всё в том же онколесу тёплая летняя гроза нас застала. Ливень был несильный. А мы сидели тихонько как совята под кустами. И слушали, как шарик грома по небу над нами катается: но слева направо, то