Рябиновая невеста. Ляна Зелинская

даже страшно было к нему прикасаться, потому что Бьорн смотрел на неё так, будто ждал, что она вот-вот достанет кинжал и ударит. И когда она дотрагивалась до него, кожа на его груди подрагивала от этих прикосновений. Можно подумать, она касалась его куском горячего угля! Он молчал и, кажется, вообще дышать перестал, наблюдая за её работой, и от напряжения Олинн едва не выронила плошку с мазью. Рядом с Бьорном ей сейчас было очень страшно.

      − Ты не помнишь, откуда эти раны? – спросила она, осторожно накладывая мох и повязку и стараясь не смотреть ему в глаза.

      Спросила, лишь бы чем-то разбавить эту густую тишину, повисшую между ними.

      − Нет, − ответил он угрюмо и тихо.

      − Ты хоть что-нибудь помнишь о себе? Откуда ты? Свою родину?

      − Нет.

      − Судя по говору, ты откуда-то с юга, и кожа у тебя… тёмная для северянина, − продолжала негромко говорить Олинн, осторожно прикладывая сухой мох к ране. – Больно?

      − Нет.

      Она не смотрела ему в глаза и даже дышать старалась глубже, чтобы не выдать своего страха, а сама всё думала об отваре с сон-травой. Надо его напоить, а там приедет Торвальд, и будет не так страшно.

      − Кто тебя научил врачевать раны, экономка из Олруда? – спросил Бьорн тихо, не сводя с Олинн глаз. – И не слишком ли ты молода для экономки? Да и не похожа…

      − Ну… Ты тоже не слишком похож на божьего человека, − буркнула Олинн и чуть язык не прикусила.

      Вот же ляпнула!  Лучше бы ей помолчать, а то он, хоть и слаб, но и щелчком пальцев её зашибить сможет!

      Но Бьорн лишь скривился, будто хотел улыбнуться, да рана на щеке не дала, и вцепился пальцами в плед. Его начал колотить озноб, и такой сильный, что он не мог даже плед подтянуть к подбородку.

      − Ну вот, говорила же! – пробормотала сокрушённо Олинн, заканчивая перевязку и укрывая его оленьими шкурами. – Глупая это была затея – купаться в реке! Все мои труды зазря!

      Он стискивал челюсти, чтобы не стучать зубами, но от этого на лице сильнее натягивалась кожа, и начинала болеть зашитая ею рана. И поэтому Бьорн отвернулся к стене и закрыл глаза, стараясь не смотреть на Олинн, как будто ему было стыдно за свою слабость.

      Она сделала ему отвар, куда не забыла щедро добавить сон-травы, пусть уж лучше спит, чем вот так снова лезет в холодную воду или смотрит на неё медведем. Бьорн, конечно, разлил половину, так сильно тряслись у него руки, но оставшееся выпил, и горячая пряная жидкость сделала своё дело − озноб начал понемногу отступать. А когда Олинн хотела отойти, он снова поймал её за запястье и потянул, заставив опуститься на лежанку.

      − Посиди тут, − произнёс он, будто приказал. – Рядом посиди… Скажи… Откуда я знаю твой голос? Ты говорила со мной во сне?

      И его светлые глаза смотрели на неё внимательно и цепко.

      − Я говорила с тобой, когда ты был в беспамятстве, − ответила Олинн, покосившись на кочергу. – И не дёргай меня так за руку своими лапищами!

      В следующий раз она его точно огреет за такое! И не посмотрит, что раненый!

      − Говори ещё, − пробормотал он, закрывая глаза и даже не обратив внимания на то, что она пыталась