Рябиновая невеста. Ляна Зелинская

ледышкой застыл комок страха.

      − Идём, − монах чуть подался вперёд и, пошатываясь, направился к камням.

      До ручья они доковыляли, трижды останавливаясь и отдыхая. Монах морщился, хватался за стволы деревьев, сжимал пальцами плечо Олинн, но шёл упрямо, будто без этого ручья ему жизни никакой нет. Он тыльной стороной стирал пот со лба, выступивший от слабости, и его лицо было бледным даже под загорелой кожей. И сейчас на солнце стало отчётливо видно, что человек этот точно откуда с юга, так непохож он был на светлокожих марейнских жителей.

      За камнями речушка делала изгиб, образуя небольшую заводь. Здесь сквозь воду проглядывало чистое галечное дно, и мягкий мох, покрытый редкими белыми звёздочками осенних ветренниц, устилал берег, словно бархатное одеяло. Монах тяжело прислонился к берёзе и, посмотрев на Олинн исподлобья, произнёс:

      − Дальше я сам. Уйди.

      − Ты что же, в воду полезешь? Она же холодная! Больному туда нельзя! У тебя же лихорадка! – удивлённо воскликнула Олинн. − Да ты утонешь, ты же вон какой слабый! А мне потом тебя тащить обратно!

      Кажется, зря она это сказала…

      − Ну, как знаешь, − монах окинул её странным взглядом с ног до головы и потянул завязки на штанах. – Потом не жалуйся.

      − Э−э−э, а вообще-то, дело твоё. Хочешь тонуть – тони, − буркнула Олинн, почувствовав, как заливается краской, и поспешила прочь, за груду камней.

      Вот ещё! Нашёл, чем пугать! Можно подумать, она голого мужчину не видела! Эка невидаль!

      Она даже фыркнула то ли от досады, то ли от смущения, сама не поняла. Ей не в диковинку видеть голых мужчин − сколько вон раненых привозили с Перешейка! Но что-то в этом монахе, так не похожем на божьего человека, её смущало. Может, его огромный рост и сила, а может, этот взгляд, похожий на бездонную топь.

      − Да ну тебя! – буркнула она и с досады даже шлёпнула ладонью по камню.

      Нужно одежду принести этому ненормальному. Хорошо, что Торвальд всё-таки сжалился и отдал свою старую рубаху и штаны. А то с этого дикаря станется и голым тут ходить! Одно слово – медведь!

      Она сходила в избушку, взяла свёрток и вернулась к камням. Потопталась, не зная, как дать о себе знать.

      − Как тебя зовут? – услышала голос монаха сквозь странное фырканье.

      Олинн осторожно выглянула из-за камня и увидела, что Бьорн сидит по пояс в воде. Он содрал с тела все её повязки и, зачесав пальцами назад мокрые волосы, смотрел в небо сквозь переплетение ольховых ветвей.

      − Олинн, − ответила она, выходя из-за камня, – вот, я тебе чистую одежду принесла. Я здесь оставлю, оденешься.

      − Зачем спасла? – он повернул голову и посмотрел ей в глаза. – Зачем помогла?

      При свете дня его лицо, не обрамлённое больше спутанными космами волос, выглядело моложе и…

      Олинн не знала, как описать то, что она чувствует, глядя в его глаза. Тревогу и страх? Осторожность или настороженность? Исходящую от него опасность? Или всё вместе? Как будто идёшь по болоту, медленно наступая на мягкие кочки, и под покровом изумрудной зелени никогда заранее