Щань. Повесть. Алекс Лоренц

больше не ездили. И лишь по старым картам да наводкам старожилов можно разузнать, где когда чего было.

      Исчезло село – заросло кладбище. И не надо много времени, чтоб оно стёрлось. За полвека любой деревянный крест без поновления в труху рассыплется. То же самое с гробницами: раньше-то их тоже из дерева делали, никаких вам железных да каменных. А дерево – оно быстро гниёт.

      А холмики… а что холмики? Травой зарастут, корни их помаленьку разворотят – вот и конец. Нету больше могилки. Была – и нету.

      А потом где-нибудь поблизости новый погост делают. После войны их особенно много новых повырастало – как грибы. Старые стирались, новые уж в других местах делались.

      Повсюду эти курганы да рощи, где раньше кладбища были. Повсюду. Даже вот под вашим домом. Кости ещё глодает сырая земля, а наверху уж новая деревня стоит. Или новый городской микрорайон.

      Вся Россия-матушка – одно большое кладбище. Под землёй – слои да слои мертвецов…

      Вон, в Михайловке нашей – одно кладбище общедеревенское, одно родовое, одно семейное. Тимофейки Герасимова и жена тама, на семейном, упокоилась, и дети, и племянник. А самого Тимофейку в лагеря угнали. Как подкулачника. Много тогда народу-то полегло, ой мно-о-о-о-о-о-ого. Тяжкий был год…

      Прохор задремал, лишь когда отзвонил, отдребезжал заведённый Бергом на четыре утра сварливый будильник. Ещё нескоро робкая утренняя серость проклюнется сквозь черноту дождливой ночи.

      Он уснул, забившись в угол, с топором в обнимку. Долго просидел так, боялся шевельнуться: воображение рисовало бабку с внучонком, стоящих на крыльце за дверью, запертой на хлипкую щеколду. Так и задремал.

      Неизвестно, сколько бы пробыл в тяжёлом забытьи, если б не разбудила проклятая «Вега». Слушая старушечье шамканье о деревне Михайловке, он продолжал сидеть с закрытыми глазами, съёжившись. От неудобного положения ныли мышцы. Ныли кости. Ныли сухожилия. Ноги занемели, стали деревянными.

      «Вега»…

      По крыше глухо, лениво молотил похмельный дождь.

      Мысли худо-бедно пришли в порядок, в памяти восстановились события…

      Это и вправду было? – подумал он.

      Пожалуй, про бабку с внучонком примерещилось. Или приснилось… Он вообще выходил ночью? Или просто спал и видел сон? Но тогда почему сейчас сидит в углу с топором в обнимку?

      И почему играет «Вега»?

      А, да! Женька вернулся! Шалопай поганый! Это он радио включил. Дурак…

      Прохор наконец открыл глаза. Женьки в доме не было.

      Конечно, как же он мог вернуться, если дверь заперта на щеколду?..

      А была ли она заперта, когда Прохор ночью выходил искать Женьку? Похоже, что так.

      А выходил ли Прохор? Или всё же приснилось?

      Если приснилось, то как могло получиться, что Берг вышел, а дверь потом оказалась заперта на щеколду?..

      Не надо было пить вчера – вот что. Мера – понятие растяжимое. Спирт не пиво, с ним осторожность