Считаю до трех. Борис Алмазов

на работе, и Алёшка всё время с бабушкой. Весною, в такой же тёплый день, как сегодня, они вдвоём копали огород и сажали картошку. Свежая земля пахла травой и влагой. Длинные кольчатые розовые червяки ввинчивались в свежевскопанные грядки. Цыплята, которых вывела в огород курица Настя, хватали их и растягивали, как резиновые подтяжки.

      –

      Сади, внученька, горох, да расти, как он – быстро и весело… Матери на помощь, людям на радость…

      Алёшка аккуратно раскладывал горошинки в лунки и закапывал их совочком. Бабушка повела Алёшку в школу, когда пришло время, бабушка слушала по десять раз, удивлялась и ахала рассказам из букваря и «Родной речи», и Алёшке хотелось читать ей и читать ещё. Он любил пересказывать, что узнавал в школе. Бабушка расспрашивала подробности, а Алёшка казался себе очень умным и знающим…

      Когда он делал уроки, она садилась напротив за стол и, подперев маленькую сухонькую голову в белом платочке мосластым кулачком, следила, как выводит внук кривые буквы.

      «Не такие уж кривые…» – подумал Алёшка. В первом классе он учился отлично.

      В деревне ему было хорошо, все между собой жили дружно: и взрослые и дети. Конечно, он дрался с мальчишками, бывали ссоры, но почему-то здесь, в городе, когда он вспоминал деревню, ему казалось, что там всегда светлое лето и каждый день как воскресенье.

      А потом бабушка подняла тот страшный чёрный чугунок, где кипело в щёлоке бельё, вдвинула его в печь и, тихо охнув, села на лавку под окном.

      Алёшка как раз учил уроки. Он поднял голову и увидел: бабушкино лицо стало совсем белым.

      –

      Беги к дяде Ване, пусть за доктором пошлёт… – прошептала бабушка. – Стой! Поди сюды.

      Она обхватила Алёшку костистыми руками, прижала изо всех сил к груди, и мальчик услышал, как там что-то булькает и хрипит. Он почему-то подумал, что так птица крыльями машет.

      –

      Господи! – прошептала бабушка, прижимаясь холодными губами к Алёшкиному лбу. – Не дай ему пропасть! Побереги ты его! Беги, Алёшенька! Беги! – подтолкнула она мальчишку, отшатываясь к стене. – Да назад не ходи! Не ворочайся назад!

      «Вот только бабушка меня и любила, – подумал Лёха, ворочая железным прутом угли. – А мать так… только говорит, что любит. Любила, не нашла бы себе этого Ивана Ивановича…»

      Со смертью бабушки ушёл из дома покой, словно в печи огонь погас и весь дом выстыл.

      Алёшка после уроков сам разогревал кашу, ел её, запивая холодным молоком, потому что никак не мог научиться его кипятить, оно всегда либо пригорало, либо убегало. Чаще хватал кусок хлеба и шёл на улицу, потому что дома ему было находиться без бабушки невмоготу – всё время хотелось её звать и плакать.

      Он старался быть на улице дотемна, пока мать не приходила с работы. Дальше было ещё хуже.

      Однажды они заколотили окна, двери и поехали в город. Настали для Алёшки тяжёлые дни.

      Мать всё так же с утра до ночи была на работе, и Кусков слонялся на улице. Но здесь была другая улица и другие мальчишки. С первого дня они прозвали Кускова обидным прозвищем «дерёвня» и всё время дразнили его за то, что он говорил